История с продолжением - Патти Каллахан

Год, когда она учила меня, как разбить сад на клочке темной земли, рассказывая, как дикие фиалки зацветают из года в год, воспроизводясь самосевом, и что это любимые цветы Шекспира. Когда учила плавать под водой в заливе, держась за сваю пристани и задержав дыхание, и внимать шуму и движению морской жизни. Год, когда мы в каждое полнолуние пробирались на соседские поля, чтобы построить волшебное кольцо из коробочек хлопчатника и загадать несбыточные желания: летать на орлиных крыльях, видеть как эльф, дышать под водой. Год, когда она учила меня, как варить индиго и изготавливать самой краску для рисунков, как заплетать волосы, как выкапывать из грязи устрицы и как высасывать их из раковины, пока они еще полны живого тепла.

В тот седьмой год жизни я лишилась двух зубов и поняла, что феей была мама, потому что вместо монет она оставила засушенные цветки.

Воскликнув: «У меня есть идея!» – она стремительно пробуждалась к деятельности.

Идеи были самые разные: переплыть в каноэ на другой берег реки, чтобы поискать на песчаном берегу песчаные доллары; раскрасить раковины для «музыкальной подвески»; расшить низ штор помпонами, чтобы оживить дом; вложить цветок под пресс между двумя листами бумаги, чтобы сберечь его хрупкую красоту.

Тот самый яркий год закончился внезапно прямо перед моим восьмым днем рождения, когда мама слегла и папа назвал это приступом меланхолии. Я не понимала, что это за болезнь, и надеялась, что она излечима.

Спустя недели, когда я возвращалась из школы и, безутешная, стояла у ее постели, приходя к мысли, что настоящая моя мама умерла и ее заменила другая женщина, мной овладела неотложная необходимость выманить ее из кровати.

– Мама! – Я плясала перед ней в костюме феи, сшитом ею для меня из обрезков тончайшего шелка. Я надеялась увлечь ее за собой, в сад, к жизни.

Она протянула руку – простой жест, наполнявший меня безумной любовью всякий раз, когда это происходило. Я сплела ее пальцы со своими, она встала из постели в белой хлопковой ночной рубашке.

– Уведи меня куда-нибудь, милая феечка.

Я утащила ее за собой на улицу, где мы подставили лица речному ветру, несущему сладостный аромат. Той весной мама совсем забросила сад, цветы и лозы сплелись так густо, что мы могли представить, будто оказались среди непроходимой чащи.

Мама стала дергать из земли папоротник, пока у нее в руках не оказалась целая кипа.

– Набери цветов, букашка, и мы сошьем с тобой платья из папоротника и цветов.

Я не запомнила, как мы делали платья, но день мы как-то провели, и вот уже закат преобразил небо.

Платья мы надели поверх ночнушек. Сердился ли папа на нашествие крохотных паучков или на покрывшую мои руки красную сыпь от муравьиных укусов, которую он обработал густой розовой пастой, сказать не могу.

Мама повесила платья на крючки снаружи дома, где мы оставляли сушиться полотенца и купальники. На следующее утро, и вот это я помню точно, платья исчезли бесследно, будто никогда не существовали. Иногда мне казалось, вся эта история одновременно пригрезилась нам двоим.

Это пример того, как устроены мои воспоминания: частичка здесь, кусочек там; тень через комнату. Вот так восстанавливала я образ любящей матери – матери, шившей мне платья из папоротника и рассказывавшей сказки о ночах в морских пещерах.

Внутри чемодана хранились книги, статьи, документы и шесть страниц из сиквела, скопированных мною на ксероксе во время визита в хранилище в Саванне несколько лет назад. Содержание представляло собой мешанину: экземпляр «Срединного места» в твердом переплете с моими детскими каракулями на полях, неавторизованная биография Брайана Дэвиса, ее статьи по психиатрии, опубликованные в медицинских изданиях, вырезки из газет и журналов.

Имелся тут также заведенный мною альбом для всех фотографий с ее изображением, какие мне удавалось найти, и картонная папка с бумагами, на обложке которой было моим почерком выведено «Бронвин». Каждую букву ее имени я разрисовала лозами, цветами, бабочками, а по краям были изображены феи и нимфы. Я украсила ее единственным способом, каким могла выразить любовь к отсутствующей матери.

И наконец, лежал там еще один альбом.

Я прислонилась спиной к кровати и достала книгу в зеленой тканевой обложке, выцветшей до туманно-изумрудного, где еще встречались пятна цвета мха. В левом верхнем углу обложка была порвана, ткань отслоилась от картона.

Я помедлила, прежде чем раскрыть ее. Минули годы, с тех пор как я в последний раз к ней прикасалась, но хватило одного звонка из-за океана, чтобы моя одержимость вернулась.

В этом альбоме хранились фотографии не моей матери, а самых разных матерей, попадавшиеся мне: с рекламных объявлений «Электролюкса» и иллюстрации из книг, от вредной мачехи из «Золушки» до Марми из «Маленьких женщин»[5]. Еще там были картинки с мамами из волшебных сказок и фотографии мам моих подруг, которые я тайком взяла у них дома. Этот зеленый альбом содержал все вероятности того, что могло быть вместо того, что было.

– Чего ты хочешь этим добиться? – спросил папа, найдя альбом. А потом добавил сдавленным голосом: – Ее здесь нет.

– А вдруг есть? – возразила я. – Я просто должна продолжать поиски.

Этот альбом перестал быть мне нужен, и прежде чем раскрыть его и снова ухнуть в пропасть желанного и несбыточного, я бросила его на ковер, а вместо него взяла картонную папку с именем «Бронвин» на обложке.

Статьи о ней были собраны вместе – газетные вырезки, полицейские рапорты, конспекты лекций о фантазии в ее творчестве и гипотезами о том, что она хотела выразить. Все эти документы были амальгамой преставлений мира о том, кем и чем была Бронвин Ньюкасл Фордхем: исчезнувшим гением, литературной загадкой или анекдотом, рассказанным на коктейльной вечеринке.

Для меня она была только одним – моей матерью.

Все, что знал о ней мир, вмещалось в строчки статей. Факты в них повторялись. Первый (и единственный) роман Бронвин Ньюкасл Фордхем вышел в 1909 году, когда Бронвин было двенадцать лет, и этот феномен ребенка-писателя до сих пор не давал покоя поклонникам и исследователям. В финале знаменитого романа его героиня Эмджи застревала в лимбе, оказавшись в плену другого мира и лишенная возможности вернуться домой.

Несколько дней спустя после случившегося ночью в 1927 году пожара Бронвин сбежала из наполовину сгоревшего дома на семейной лодке. Она захватила с собой сто долларов и смену одежды (твидовые брюки и кремового цвета рыбацкий свитер).

Добавляя остроты литературной загадке для всех, кого волновал и увлекал сюжет, главной интригой было то,