История с продолжением - Патти Каллахан
Он тронулся с места, и мой вопль «Мамочка!» разрезал воздух.
Нат гнал по темным улицам, мимо мерцающих огней устричных лодок в заливе, через спокойный, спящий мир. Я была еще в сознании, когда он ударил по тормозам перед приемным покоем больницы; когда меня положили на носилки, я еще смутно видела, как меня вкатывают в операционную. По краям поле зрения застилала темнота.
Легкий укус иглы, и по венам пошла анестезия. Я сопротивлялась беспамятству. Я не оставлю своего ребенка. Я не уйду.
Не уйду.
Когда я очнулась, рядом была медсестра в лебедином колпаке и накрахмаленном переднике, а доктор в белом халате склонялся надо мной, источая запах нашатыря. Я силилась отогнать туман.
– Скажите, – произнесла я ломающимся от страха голосом.
– У вас девочка, – ответил доктор серьезно, избегая смотреть мне в глаза. Он настраивал прибор, от которого шла присоединенная к вене на моей левой руке пластмассовая трубка. – С ней все хорошо, она в особом детском отделении.
Я села, меня стошнило, я запачкала рвотой доктора, одеяло и всю себя. Это меня не остановило.
– Проводите меня к моему ребенку.
Врач кивнул сестре, и тьма снова сгустилась, поглощая меня. Я потянулась к игле с намерением вырвать ее и очнулась только на следующий день.
Проснувшись, я осознала, что мать была права, говоря о существовании невидимых миров – мест, где появляются и исчезают фантасмагорические картинки, где свет указывает путь, а тьма наступает на окраинах поля зрения. Это было не столько пугающе, сколь удивительно, или так я это тогда восприняла.
Что за наркотик циркулировал по моим венам, навевая подобные образы? В том, что все считают сном, я видела мать, смутно и неотчетливо, живую и пребывающую в этом мире, не в ином. Она шла по лесу и звала меня за собой. Она сидела в библиотеке и смотрела поверх стопки книг. Ее лицо было не таким, каким я запомнила его по фотографиям: черно-белым и молодым. Нет, это было лицо взрослой женщины, но не старой.
Эти часы сна я провела, навещая места и моменты грез. Я играла в устье реки с подругами детства, которые почти все переехали, за исключением Лилии. Переживала медовый месяц с Натом, которого у нас толком не было, мы только договорились устроить его как-нибудь, отправившись в Англию. Еще были змеи, много змей, только во сне я их не боялась.
Перед пробуждением мы с матерью стояли в лесу, и она протягивала руку. Господи, как хотелось мне взять ее и не отпускать. Ее рука коснулась меня, она была такая мягкая, теплая, живая. Улыбка появилась у мамы на губах, карие глаза светились невыразимой лаской. Она с силой потянула, тело мое дернулось, и я очнулась в больничной палате.
Мама часто называла наше существование направленной к земле жизнью, и, силясь отыскать путь в мой мир и к моей дочери, я верю, что мама звала меня вперед, к этой жизни.
Я никому не рассказывала эту историю и не собиралась это делать. Она хранилась в сокровищнице моих воспоминаний.
Когда я открыла глаза, палата была пуста, за исключением попискивающих машин и яркого света плафонов. Сфокусировать взгляд удалось с трудом. Нержавеющая сталь, унылые бежевые стены, цветной пузырек с «Пепто-бисмолом»[6], коричневый в крапинку огнеупорный пластик и высокий металлический штатив, на котором закреплена бутылка с жидкостью, капающей мне в вену. В нос вставлены две пластиковые трубочки, еще одна ощущается между ног.
Моя дочь.
Я пыталась позвать, но голос не шел из горла.
Видимо, я снова отключилась, потому что, когда снова открыла глаза, рядом сидел Нат и поглаживал мои волосы. Веки его были прикрыты.
– Нат.
– Клара! – воскликнул он, вздрогнув. – Бог мой, ты до смерти меня перепугала.
– Как наша дочь?
– Она в особом детском отделении. Это самый крошечный и самый прекрасный младенец из всех, каких тебе доводилось видеть.
– С ней… с ней все в порядке?
– Врачи не уверены. Просто не уверены. Но у меня нет сомнений, что с ней все будет хорошо. Она сильная, как ты, уж это я могу утверждать.
– Расскажи мне все. Без утайки. Я должна знать.
И Нат поведал мне историю рождения Винни. Меня доставили в отделение экстренной медицинской помощи и срочно сделали кесарево сечение в стремлении спасти мать и ребенка. Девочка вся посинела, а у меня останавливалось сердце. Предлежащая плацента. Моя плацента оторвалась от матки, и мы обе погибали.
– Прости. Я не сумела ее выносить. Господи, как мне жаль.
– Нет! – возразил он и припал к моему лицу потрескавшимися губами. – Это не твоя вина. Врач много раз говорил, что ты тут ни при чем.
По его интонации я догадалась, что хотя бы на миг, на половину мгновения, он поверил, что это все случилось из-за меня, а доктора убедили его в обратном.
– Это не все, – сказала я. – Вижу это по твоим глазам. В чем дело?
– Не сейчас, – уклонился он.
– Нет, сейчас.
Он взял обе мои ладони и пожал их.
– Она красавица, она наша девочка, и с ней все будет хорошо.
Я зажмурила глаза и увидела перед собой лицо матери, руки которой тянули меня к жизни.
– Мы назовем ее Бронвин.
Нат хохотнул.
– Мы назовем дочь в честь твоей матери?
– Мне было бы приятно, да. – Голос мой слабел, но решимость не дрогнула.
– Мы ведь сошлись на Марджори, помнишь? Решили назвать ее Марджори в честь моей матери.
Я молчала. Он утер слезы с моего лица.
– Давай не будем решать прямо сейчас, – попросил Нат.
Я не рассказала ему о своем убеждении, что это мама вернула меня в эту комнату, к этой жизни с ним и моей дочерью. И произнесла только одно слово:
– Пожалуйста.
Какая-то вспышка белого и серебристого за спиной у Ната. Это был доктор в своем халате и со стетоскопом, и мое внимание переключилось с Ната на него. Руки врача скользнули в карманы халата, лицо его приняло выражение, которое я истолковала как озабоченность.
– Девочка у вас крепенькая. Уверен, она справится.
И она справилась.
Позднее я узнала то, что Нат утаил от меня в тот день в больничной палате. Винни стала моим первым и последним ребенком. Мне тоже пришлось уплатить свою цену за преждевременные роды. Но все меркло в сравнении с ее жизнью.
Месяц она провела в инкубаторе, где горели яркие лампы, дающие тепло. Я держала ее за ручку через отверстие в капсуле, напоминающей отсек космического корабля,
