Геродот и море - Сергей Эдуардович Цветков

Сергей Цветков

Геродот и море

Предшественники Геродота всё ещё излагали историю в виде эпических поэм. Немногочисленные прозаические хроники первых логографов представляли собой скучный пересказ мифов, относящихся к генеалогии богов и героев, которые, по преданию, дали жизнь тому или иному полису.

Несомненно, что Геродот не сразу пришёл к той прозаической форме, которая стала фундаментом всей исторической (и, отчасти, литературно-художественной) прозы. Поначалу он должен был потерпеть неудачу в стихосложении. Иначе говоря, осознать свою поэтическую немощь и отказаться от дальнейших опытов в этой области литературного творчества (хотя, по наблюдению Э. Нордена (Die antike Kunstprosa vom VI. Jahrhundert v. Chr. bis in die Zeit der Renaissance, 1898. С. 45), «ни один из позднейших прозаиков не начинал и не кончал предложений гекзаметрами так часто, как Геродот»).

Мы не знаем, какое поэтическое крушение вынудило Геродота осознать себя как не-поэта. Быть может, всё было так, как изложено на нижеследующих страницах.

I

Артемисия, дочь Лигдамида, правительница Галикарнаса, увела на помощь Великому царю пять кораблей. Обратно вернулось два – чёрная триера самой правительницы и одна из уцелевших пентеконтер, пятидесятивёсельных одноярусных судов, снаряжённых на деньги богатых горожан.

Дозорные на городских башнях, первыми узревшие возвращение эскадры, вначале не поверили своим глазам. Печальная весть быстро разнеслась по городу, словно несомая ветром с моря, который в этот жаркий день приятно овевал тела и лица. Горожане толпами повалили в порт.

Корабли приближались к причалу в полной тишине, нарушаемой лишь плеском весел и скрипом снастей. На их бортах и мачтах не было видимых следов повреждений, однако выглядели они как-то уныло.

Когда Артемисия ступила на берег, раздались приветственные звуки труб – и сразу потонули в поднявшемся человеческом гуле.

– Где остальные корабли, Артемисия? – слышались истошные женские голоса. – Где наши мужья, сыновья и братья?

Ни один мускул не дрогнул на лице правительницы. Она села в поданные носилки и удалилась, не опустив занавеси и не удостоив взглядом никого из подданных.

Только теперь толпа взвыла, словно осознав горечь утраты. Причитания и вопли огласили гавань, смешавшись с пронзительными криками встревоженных чаек.

Златовласая Дрио не голосила вместе с другими женщинами. Хвала всемогущим богам, ей некого оплакивать. Её муж, Ликс, стоял рядом с ней. Он был возбуждён, как и все, хотя тревога уже сошла с его широкого, бородатого лица – в спасшейся пентеконтере он узнал принадлежащий ему корабль. Выглядывая из-за широкого плеча мужа, Дрио крепко прижимала к груди туго спелёнутый комок – новорождённого сына Феодора. Другой её сын, малютка Геродот, сам жался к матери, цепляясь кулачками за складки платья. Он не понимал ничего из того, что происходило вокруг, но почему-то знал, что нужно запомнить этот гвалт, эту людскую толчею.

Команды вернувшихся кораблей разошлись по домам и тавернам. В тот день рассказам не было конца. С изумлением слушали горожане о сокрушительном разгроме флота Великого царя у Саламина и поспешном отступлении неисчислимого персидского войска из Греции. Напрасная гибель трёх великолепных кораблей (галикарнасская эскадра считалась лучшей во всём персидском флоте после сидонской) наполняла сердца стыдом и скорбью; тем большим успехом пользовались истории о бессмертной славе, которой покрыла себя правительница Галикарнаса. Никто не понуждал её – молодую вдову при малолетнем сыне – к выступлению в поход. Однако она отважно возглавила союзную флотилию из Карии[1]. Великий царь ценил её мудрые советы и восторгался мужеством Артемисии. Наблюдая за тем, с какой отчаянной храбростью бросалась она при Саламине на эллинские корабли, царь воскликнул: «Воистину, мои мужчины сегодня стали женщинами, а женщины превратились в мужчин!»

Рассказчики не утаили и ту хитрость, на которую ей пришлось пойти ради спасения своей жизни. Афиняне кипели злобой против Артемисии – для них было позором воевать с женщиной. Начальники афинских кораблей получили приказание захватить в плен галикарнасскую царицу; за её поимку была назначена награда в тысячу драхм[2]. В самый разгар сражения, когда флот персов пришёл в расстройство и обратился вспять, афинская триера погналась за кораблём Артемисии. Бежать было некуда – путь к отступлению преграждала стена из тридцати карийских кораблей, которые отходили, сохраняя строй. И тогда она приказала протаранить один из них, принадлежавший царю города Калинды. Повреждённое судно пошло ко дну вместе с царём и всей командой. Обманутый увиденным, начальник корабля афинян прекратил преследование, решив, что правительница Галикарнаса перешла на сторону эллинов. Однако верность Артемисии Великому царю осталась непоколебленной. Недаром именно ей поручил он заботу о своих сыновьях, отправленных морем в Эфес.

Вечером в дом Ликса пришли гости – главы знатных семейств города, с которыми хозяина дома связывали аристократическое происхождение и дружба. Все они перед тем побывали во дворце, где изъявили своё глубочайшее уважение правительнице и готовность к новым жертвам – кровью и деньгами – ради её славы и процветания города. Теперь они обсуждали, во сколько им обойдётся их преданность, и станут ли афиняне мстить Галикарнасу за участие в войне на стороне персов. Разговорам не было конца, разошлись далеко за полночь.

Тревога мужчин передалась гинекею[3]. Дрио то и дело покрикивала на рабынь, те громче обычного возились на кухне и по дому, Феодор беспрестанно орал. Геродот тоже похныкал, но, получив от матери крепкую затрещину, притих.

Вскоре из области педасийцев, простиравшейся к северу от Галикарнаса, поступили успокоительные вести: у тамошней жрицы Афины не отросла борода, как это не раз бывало, когда Карии угрожала какая-нибудь беда. Значит, бояться нечего.

А вскоре царские гонцы зачитали на городской площади официальное известие о том, что Великий царь, наказав гордыню эллинов и разорив их города и святилища, благополучно вернулся в свою столицу.

Мир, однако, не наступил. Напротив, пламя великой битвы Европы и Азии разгоралось всё сильнее, захватывая новые страны и области.

Однажды Артемисия исчезла. Говорили, что она бросилась в море от неразделённой любви к некоему юноше по имени Дардан, после того как оракул возвестил ей о том, что близость между ними невозможна. Правды не знал никто. Несколько дней спустя море вернуло галикарнасцам их правительницу, выбросив её обезображенное, вздувшееся тело на берег, прямо под стены правительственного дворца, который возвышался на скале у входа в бухту. Власть перешла к её сыну Писинделу, а затем к внуку – Лигдамиду II.

II

Окружённый с трёх сторон горной грядой, Галикарнас обращён к югу – к спокойным водам Керамского залива. Впрочем, тот, кто хочет