Будь что будет - Жан-Мишель Генассия
На Пятидесятницу отец пришел облицевать кафелем ванную, потому что, по его мнению, мастер запросил непомерную цену, а сам он сделает лучше и бесплатно. В субботу он взялся за дело, жалуясь, что клей плохо клеит, что начал он не с той стороны, а мама хотела плитку по диагонали, пришлось все переделывать, наконец дело пошло – я подавал плитку и крестики, и стена стала на что-то похожа. Мы втроем поужинали, провели чудесный вечер за игрой в белот, и отец выиграл. Спать мы легли поздно. Утром, когда я встал, в доме было тихо, я пошел к отцу, в гостевой комнате его не оказалось, кровать оставалась едва разобранной, тогда я толкнул дверь в мамину спальню – они лежали в одной постели. Было непривычно, я впервые увидел их вот так вместе и почувствовал себя невероятно счастливым и легким. Те, кто говорит, что молния никогда не ударяет дважды в одно и то же место, ошибаются.
Четыре месяца мы жили странной жизнью, почти нормальной, но и не семейной, потому что на неделе каждый из них оставался у себя – что-то вроде испытательного срока, без нападок и ссор, и никто из них не вставал в позу, – по субботам мы ходили за покупками на рынок в Арпажоне, по воскресеньям все было спокойно, а после обеда скучновато.
Как у всех.
Я подумал, что после того, как они столько изводили друг друга, каждый понял, что, если ты прав в одиночестве, тебе остается лишь злиться в своем углу, а чтобы жить втроем, нужно постараться. Однажды, когда отец вешал в гостиной жалюзи, я подслушал их разговор: отец утверждал, что не сможет перебраться в Брюйер, это слишком далеко от «Франс-суар», а мама отвечала, что не собирается переезжать в Париж, так как любит этот дом, окруженный зеленью, аренда низкая, к тому же всего в двадцати минутах езды от Сакле, Придется хорошенько подумать. И он продолжил сверлить дырки. Я решил, что мы на верном пути и они придумают, как нам жить вместе. А потом случились выборы, ноябрьские забастовки, и мои надежды рухнули. Отец клеил в моей комнате обои, которые я выбрал в Монлери, когда вошла мама с газетой в руках и воскликнула, Вы что, правда собираетесь объявлять всеобщую забастовку? Вы начинаете… Она не успела закончить фразу. Было похоже, что сцепились злобная кошка и разъяренный пес. Отец бросил валик для клея на пол, содрал с себя спецовку и заорал в ответ, Еще как собираемся! И мы покончим с этим прогнившим режимом и с теми, кто его поддерживает. И выскочил вон, хлопнув дверью. Не обняв меня и не обернувшись. В моей комнате так и остался кавардак, мать сказала, что из-за такой мелочи нет смысла кого-то нанимать, она доклеит сама, но что-то пошло не так, обои быстро вздулись, и пришлось вызывать мастера. Отец так и не вернулся в Брюйер. Снова началась позиционная война с затишьями, застоем, лихорадочными вспышками, общим смехом и явным безразличием.
Все надо было начинать сначала.
Долгое время мне казалось, что отец преувеличивал, когда заверял, что они расстались только из-за работы матери, работы коллаборациониста, добавлял он, из-за маниакальной секретности, которая делает ее профессию загадочной, какой-то угрожающей. Когда я пытался встать на ее защиту, стараясь убедить отца, что какие-то вещи можно говорить, а какие-то нельзя, он отвечал, что нет никакой тайны, есть лишь конспирация, чтобы покрывать грязные делишки, вранье государства и угрозы человечеству. Я думал, что он, как всегда, преувеличивает. А сегодня я усомнился, не был ли он прав и не скрывается ли за этим обетом молчания что-то другое. Тем более что однажды днем я искал книгу и обнаружил на чердаке тайник – отверстие за дымоходом глубиной с полметра, со съемной деревянной заслонкой. Внутри лежали две старые коробки из-под печенья «Мадлен» фирмы «Коммерси», а в них пачки документов, штук пятьдесят отпечатанных на машинке страниц, все на бланках КАЭ со штампом «совершенно секретно» или пометкой «конфиденциально», и столько же дубликатов на копирке, а рядом – сотни стянутых резинкой пластиковых бейджей с узкой полоской негативной фотопленки, переходящей от серого к черному. Я не знал, зачем мама устроила этот тайник, но догадался, что для нее это важно, иначе она не стала бы возиться и прятать эти коробки с документами, она бы положила их на полку, и я не обратил бы на них внимания, но раз она их спрятала, это что-то значило. Я не знал, что делать. И убрал все на место.
* * *
Наша жизнь изменилась вскоре после того, как я перешел в четвертый класс лицея в Арпажоне. Все началось исподволь, и пока я сообразил, что́ происходит у меня на глазах, было уже поздно, зло стало необратимым. Это случилось субботним днем в сентябре, и было так тепло, что казалось, будто на дворе июнь. Я сидел в саду перед домом в плетеном кресле и читал «Уик-энд в Зюйдкоте», замечательную книгу, которую отец подарил мне на день рождения, – и тут раздалось загадочное постукивание, «тук-тук-тук». Я услышал его еще до того, как увидел, металлический звук приблизился, я поднял голову и заметил на улице довольно молодого человека, его голова возвышалась над забором, и он ковылял, возможно опираясь на трость. Человек был элегантен, в отлично сшитом сером костюме с темным галстуком, и вовсе не походил на здешних мужчин, на которых одежда висела мешком. Он остановился у ажурной калитки, поискал глазами имя на почтовом ящике, но там была только табличка с цифрой 32. Потом бросил взгляд поверх живой изгороди, заметил меня и улыбнулся, Извините, молодой человек, я ищу мадам Арлену Шарден, она живет здесь?
Я поднялся, Да. Какое-то время мы разглядывали друг друга. Если бы я знал, с кем имею дело, я бы ответил «нет». И он отправился бы
