История с продолжением - Патти Каллахан
Когда опустилась ночь и пальцы сумерек причесали камбрийские феллы, я уложила Винни в постель и гладила по спине, пока она не уснула. Мой же ум одолевали не дающие покоя мысли. Мать жива; она перебралась в Англию, чтобы спрятаться. Она считала, что не сможет вернуться, не нанеся вреда мне и папе. Она перестала писать, но рисовала, учила детей, возделывала сад. Она устроила судьбу на Эстуэйт-Уотер и несла епитимью, добавляя каждый день по камню, чтобы построить стену вокруг сада. Она все время была здесь, живя другой жизнью, уклад которой мне страшно было вообразить.
Эти остроугольные факты укладывались внутри меня, клинки истины отсекали все то, во что я некогда верила и что считала правдой.
Я нашла мать, вот только сомневалась, что она хотела быть найденной.
В отличие от Винни, ко мне сон никак не шел. Я лежала, прислушиваясь к ее ровному и, слава богу, чистому дыханию. Спустя какое-то время, когда мне стало уже казаться, будто комната скользит над покрытой изморосью землей, я отправилась в гостиную выпить стаканчик виски, чтобы уснуть. Было новолуние, ночь словно черным бархатом завесила окна.
Музыку Чарли я услышала еще до того, как вошла в гостиную. Прислонившись к косяку двери, я внимала звукам, закрыв глаза. Мелодия проникала глубоко внутрь меня, открывая нечто, что только-только начинало выходить наружу с историей матери.
Мелодия кончилась. Я открыла глаза и увидела, что Чарли смотрит на меня. Он отложил барабан и палочку.
– Вы нашли ее. – Он подошел ко мне, и я прильнула к нему, позволив поддержать меня. Его широкая грудь казалась тем самым местом, где можно найти покой. Мы сели на диван.
– До сих пор не могу в это поверить. Но что будет дальше? – Я смотрела на его доброе лицо, и он не сводил с меня ласкового взгляда. – Почему она не вернулась ко мне? Почему предпочла остаться с вами? – Я собралась с духом, чтобы озвучить еще одну истину: – Моя мать принадлежит вам.
– Теперь я вспомнил, что это она познакомила меня со стихотворением Элиота.
– Да. – Я ощущала, как надвигается нечто слишком громадное, способное увлечь меня прочь от того человека, которым я себя считала, к тому, которым я могла бы стать.
– Ирландцы, – промолвил он. – У них есть слова, похожие на слова вашей матери.
– В каком смысле?
– Слова, имеющие больше чем одно значение.
– Например?
– Есть у них слово «букашка» – я слышал, что вы так называете Винни. Оно переводится как «божья коровка». – Чарли помедлил и придвинулся еще ближе.
– Божья коровка? – Я рассмеялась.
– Есть слово для покрытого мелкими волнами моря, которое переводится как «сад рыболова, усеянный белыми цветами».
– Как красиво. – Голос мой превратился в шепот, что-то внутри подсказывало, что может произойти дальше. – Расскажите еще что-нибудь.
– Когда ирландцы говорят «спасибо», то в буквальном смысле желают вам тысячу хороших вещей. Такое нельзя перевести одним словом. Смысл этих слов глубже. Этот язык похож на тот, который создавала ваша мать из слов, созревающих внутри. Из того, чем она могла поделиться с вами, остались только они.
Я прильнула к нему. Он запустил пальцы в мои волосы, и мне захотелось быть с ним еще ближе. Чарли встал, взял меня за руку, и не оставалось сомнений, куда мы идем. Если честно, я сама бы могла отвести его туда, если б взор мой не застила пелена.
Когда мы вошли в его комнату, он запер дверь и посмотрел на меня так, словно видел узел одиночества, туго свитый внутри меня, и мог распутать его своим касанием. Я потянулась, расстегивая пуговицы его рубашки, а закончив, положила ладони ему на грудь и подняла лицо для поцелуя, в котором растворилась без остатка. Он расстегнул молнию на моем платье.
Желание вырвалось на волю из подземного мира, где было погребено слишком долго, и заполнило всю комнату без остатка.
Мы вели разговор одними прикосновениями, и мне хотелось большего, чем он готов был дать, и однако, сама не знаю как, мне хватало того, что я от него получала. Я шептала, что все хорошо, что я хочу его. Просила не беспокоиться в ответ на его смущенные попытки объяснить свои колебания. Мы занимались любовью так, будто он заполнял все пустоты в моих вопросах – они эхом звучали в ночи с настойчивостью, которой я не сознавала. Все, что когда-то со мной происходило, вело меня сюда, в край, где жила моя мать, где ждал меня Чарли Джеймсон.
Молодая луна прижималась к окнам, протяжно ухала сова, а мы занимались любовью, как если бы эта ночь должна была длиться дольше, чем все те одинокие ночи, что наступят позже, как в первый раз и в последний. Как если бы нам необходимо было познать на опыте, что значит желать и быть желанными, будто этому никогда больше не суждено сбыться.
Пиппа сидела в одиночестве за стеклянным столом для завтрака. На стуле, где обычно сидел Чарли, лежала сложенная непрочитанная газета.
Пиппа поприветствовала меня грустной улыбкой, и оставалось только гадать, печалят ли ее новости о моей матери, а быть может, у нее есть некое представление о том, как я провела ночь.
– Доброе утро, Клара.
– Доброе утро, Пиппа. Как спалось?
Она рассмеялась, как смеются сообщники по заговору, давая понять, что мы обе знаем о невозможности уснуть после открывшихся вчера обстоятельств.
– Ваш отец звонил, сообщил, что выезжает, – сказала она мне. – С ним разговаривала Мойра. Он забронировал билет на рейс «Пан Эм», прилетающий в Лондон в шесть утра послезавтра, и приедет сюда на поезде. Ждем его через два дня. Подробности на листочке бумаги в кухне.
– Я пригласила его, не спросившись у вас. Вы уж извините. Я просто…
– Я буду рада его приезду, – возразила она. – Я бы попросила его сама, если бы мне дали слово.
– Мой папа – это человек, поклявшийся ни за что не садиться в летающую над океаном металлическую трубу. Но в этот раз он, похоже, решил сделать исключение.
– Вы нашли свою мать, – провозгласила Пиппа, словно объявляла нечто
