Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
Следует ли, подобно Жоресу, усматривать в политике, проводимой летом II года (1794), «страшное возмездие на эшафоте» и некое помрачение Неподкупного «смертью, так часто служившей месяц за месяцем крайним средством, великим решением, предлагавшим для каждой волнующей, смущающей разум проблемы навязчиво знакомый выход»? Автор «Социалистической истории Французской революции» видит в прериальском законе попытку остановить Террор, развивая его до предела: «Робеспьер мечтал усилить терроризм, сосредоточить его в нескольких страшных незабываемых неделях, чтобы иметь силы и право покончить с терроризмом». Жорес добавляет: «О смерть, зловещая труженица, поторопись, спешно сделай свое дело; не прерывайся ни днем ни ночью; когда будет закончен твой страшный труд, тебя отправят в отставку». Именно эта «безумная мечта», среди прочих прегрешений, привела Максимилиана и его друзей на эшафот.
Через несколько дней после их казни закон от 22 прериаля (10 июня 1794) отменяется, затем реорганизуется Революционный трибунал, меняется процедура: любой обвиняемый, чьи контрреволюционные намерения не доказаны, должен быть оправдан. Но смерть так и остается на вершине градации наказаний. При этом термидорианский Конвент готовит как новую конституцию, так и новый уголовный кодекс, и опять всплывает вопрос о сохранении высшей меры. Кодекс преступлений и наказаний от 4 брюмера IV года (26 октября 1795) не отваживается ее отменить в силу обстоятельств. Тем не менее он предусматривает, что «со дня объявления всеобщего мира во Французской республике будет отменена смертная казнь». Как известно, это обещание не было выполнено, и расстрельные команды действовали еще около двух столетий, пока борцы за отмену смертной казни вели свою долгую и трудную борьбу.
В лучшем случае можно напомнить, что в начале Революции 1848 года, 26 февраля, временное правительство заявило устами Ламартина, что намерено «отменить смертную казнь в области политики и внесет предложение об этом в Национальном собрании». Похвальное намерение, свидетельство некоей перемены взглядов в отношении принятия законов, вдохновляемой желанием менять форму власти и институтов государства.
6
Робеспьер и колониальный вопрос
Бернар Гено
Изложить позицию Робеспьера по вопросу колоний – отчасти невыполнимая задача, и тому есть целый ряд причин. Ее проблематичность объясняется количеством и разнообразием интерпретаций [1], обратно пропорциональным частоте политических высказываний при отсутствии воспоминаний и каких-либо заметок, которые можно было бы использовать для доказательства тех или иных утверждений или их опровержения. Можно выделить не более четырех отрезков времени, в которых Робеспьер высказывался в рамках публичных дебатов на тему колоний: май 1791 года – вопрос прав свободных цветных; сентябрь 1791-го – возвращение к вопросу прав свободных цветных; апрель 1793-го – вопрос соответствия рабства Конституции; ноябрь 1793-го – вопрос ответственности за то, что тогда называлось «утратой колоний». Я не выхожу за пределы этих следов в публичном дискурсе [2], считая такой позитивистский подход менее рискованным, чем экстраполяция, позволяющая делать предположения на основании умолчаний или рискованные сближения, ведущие к самым противоречивым интерпретациям. Это методологическое уточнение не означает релятивизации проблемы, оно облегчает критический взгляд на ее изложение посредством биографического подхода, то есть на основании трудов по истории Революции. Не претендуя на оригинальность, я полагаю, что робеспьеристика страдает предвзятостью исключительности (позитивной или негативной) и тенденцией изображать персонажа выразителем систем, сформированных за пределами его внутренне связанных публичных заявлений.
В данном случае термин «колониальный вопрос», который я старался рассматривать нейтрально, имеет разное, меняющееся в зависимости от контекста и авторов содержание: «черный вопрос», принципиально антиколониальная, антирабовладельческая позиция, или, наоборот, колониальная, империалистическая позиция, уподобление колониального вопроса национализму и т. д. Исторического персонажа «Робеспьер» можно было бы идентифицировать с какой-то из этих систем. Радикально отходя от такого подхода, подразумевающего «выразителя систем», я пытался восстановить его высказывания в том или ином контексте и, главное, сблизить их с другими выступлениями, что позволило бы выявить коллективную логику политического позиционирования. Так происходит возвращение к личности, воспринимаемой не в ее субъективной исключительности, а там, где проявляется ее историчность, – в законодательном органе, где формируются как убеждения, так и противоречия политической роли этого крупного тактика от политики.
Борьба за политическое равноправие свободных цветных
Самое первое высказывание Робеспьера по колониальному вопросу относится к 12 мая 1791 года [3], когда обсуждается законопроект [4], связанный с вопросом влияния белого цвета кожи на политическое гражданство (право голосовать и быть представленным). Дело в том, что в колониях, особенно в Сан-Доминго (Гаити), существует крупная группа собственников-мулатов и темнокожих, отвечающих критериям гражданства, определенным Конституцией, однако отодвигаемых из-за «предрассудка цвета кожи». Местные колониальные ассамблеи, состоящие исключительно из белых, защищают этот предрассудок, из чего вытекает невключение территории колоний в конституционное поле. Малейшая брешь в этом сооружении повлекла бы подрыв статусной иерархии, а значит, пересмотр рабовладельческого порядка и крушение колоний.
Робеспьер защищает совпадение гражданских (равенство перед законом) и политических прав цветных людей:
«Цветные люди обладали правами, которых белые требуют сегодня только для себя, – гражданскими правами, единственными, которыми до Революции обладали все граждане. Революция вернула политические права всем гражданам: из того, что цветные были в то время равноправными с белыми, вытекает, что они должны были получить те же права и что Революция естественным образом поставила их в один ряд с белыми, то есть предоставила им политические права».
Он берется ответить на аргументацию колониальной партии во главе с членами клуба «Массиак» и колониального комитета, находящегося под влиянием Барнава. Для этих последних, намеренных произвести впечатление на патриотов, которых они хотят переманить на свою сторону, предоставить права цветным гражданам – значит пойти против национальных интересов и преподнести французские колонии на блюдечке англичанам. Робеспьер предлагает гипотезу утраты колоний не как желательную перспективу, а как шантаж со стороны партии колонистов, который надо разоблачить:
«Вы потеряете ваши колонии, говорят вам, если не лишите цветных граждан их прав… Может быть, в иных выражениях, но смысл таков. А почему вы потеряете ваши колонии? Потому, что часть граждан, так называемые белые, хотят прав гражданства только для себя. И они же смеют вам говорить устами своих депутатов: если вы не предоставите нам исключительные политические права, то мы будем недовольны; ваш декрет посеет в колонии недовольство и волнения; у этого могут быть пагубные последствия; страшитесь последствий этого недовольства. Эта мятежная партия грозит вам поджечь ваши колонии, нарушить связи между ними и метрополией, если вы не удовлетворите их притязания!»
Для Робеспьера речь идет о предоставлении политических прав активным гражданам; он не ставит под вопрос цензовую сущность гражданства, что будет делать в других случаях. С его точки зрения, зажиточные собственники из числа свободных темнокожих и мулатов (а таких хватает) должны пользоваться правами, так как это признание вовсе не поставит под угрозу колонии, а гарантирует их сохранение через создание фронта собственников, помогающих друг другу хозяев, против возможных восстаний рабов:
«Но разберем в подробностях возражения этой партии белых. На чем они основываются, желая лишить прав своих сограждан? Каков мотив этого резкого нежелания разделить со своими братьями пользование политическими правами? Дело в том, говорят они, что, сделав
