Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
К приведенным мной убедительным доводам против этого возражения я добавлю, что утверждение провозглашаемых вами политических прав цветных собственников лишь укрепит власть хозяев над рабами. Предоставляя всем цветным, как собственникам, так и хозяевам, одинаковые права, превращая их в единую партию с единым интересом – сохранить черных в своем подчинении, – вы, без сомнения, еще тверже сцементируете повиновение в колониях.
Напротив, лишая цветных их прав, вы порождаете раскол между ними и белыми и сближаете между собой всех цветных, у которых не будет тех же прав, тех же защищаемых интересов, что у белых; говорю вам, так вы приближаете их к классу негров; и если тогда придется опасаться восстания рабов против господ, то оно неизбежно будет страшнее из-за поддержки свободных цветных, которым уже не будет выгодно его подавлять и у которых будут почти что общие устремления с восставшими».
Таким образом, Робеспьер выступает за политическое равенство свободных людей, за искоренение расовых предрассудков, за сохранение рабовладельческих порядков через солидарность и выгоду хозяев. Это в каком-то смысле возвращение к эдикту Кольбера от марта 1685 года, очищенному от дискриминационных шлаков, накапливавшихся весь XVIII век. Это не только его личная позиция: он разделяет ее с Обществом друзей чернокожих, многие члены которого выступают на дебатах (Грегуар, Петион), со многими филантропами (Ланжюине, Дюпон), с представителями свободных цветных в Париже, в том числе с Жюльеном Ремоном, выступающим в те же дни в Собрании с такими же мыслями [5].
Назавтра, 14 мая 1791 года, Дюпон де Немур пылко отстаивает равенство и тоже разоблачает шантаж партии колонистов:
«Не опасайтесь отделения наших колоний, господа. Если оно станет неизбежным, если вы встанете перед насущной необходимостью пожертвовать справедливостью или гуманностью, то я вам скажу, что ваша небывалая сила черпается в равенстве; что если вы отречетесь от этой основы, то поставите под угрозу спасение всего того, что вы совершили для человечества; и что ваш интерес, интерес Европы и всего мира потребует, чтобы вы без колебания пожертвовали какой-нибудь колонией, но никак не принципом».
Далеко не будучи отражением антиколониальной позиции, этот призыв, напротив, выражает имперскую концепцию (гражданственность предполагает территориальную целостность) вопреки партикуляризму белых автономистов (колониальная специфика требует особых законов).
«Надо противопоставить угрозе величественное презрение или энергичное наказание. Размахивать этой угрозой – значит клеветать на жителей колоний, чьи интересы, честь и культура связаны с Французской империей».
Аббат Мори рисует в ответ картину, производящую сильное впечатление на депутатов:
«В тот день, когда ваши острова перестанут быть населены и управляемы белыми, у Франции не станет колоний; впредь они будут населены одними неграми и мулатами, которые, что о них ни говори, ненастоящие французы, так как они даже не видели Франции. Эти островитяне, чья истинная родина – Африка, умерли бы, наверное, с голоду в самой плодородной стране на свете из-за своей беспечности, недальновидности, неопытности и неискоренимой лени своей натуры. Либо жители этих счастливых краев вымрут от нищеты, либо ими завладеет соседняя держава, и для всякого, умеющего смотреть в будущее, очевидно, что судьбу наших колоний надо рассматривать не через угрозы, не через мрачные предсказания наших колонистов. Ее следует предусмотреть в наших нынешних решениях, потому что их сохранность или окончательная утрата будут прямыми следствиями декрета, который вы примете сегодня».
В этой связи Моро де Сен-Мери, отстаивающий позицию клуба «Массиак», требует замены в тексте обсуждаемого декрета слов «несвободные люди» словом «рабы». Поправка, предложенная Моро де Сен-Мери, изменяет декрет следующим образом: «Национальное собрание вносит в Конституцию положение о том, что никакой закон о положении рабов в американских колониях не может быть принят законодательным корпусом иначе, как по официальному запросу колониальных ассамблей». Робеспьер реагирует на это нижеследующими часто воспроизводимыми словами, нередко понимаемыми неверно, вне связи с контекстом их произнесения [6]:
«У меня простое замечание по поправке… В тот момент, когда в каком-то из ваших декретов появится слово “рабы”, вы покроете себя позором… и выскажетесь за низвержение вашей Конституции…
Велик интерес к сохранению ваших колоний; но этот интерес относителен в сравнении с вашей Конституцией; а высший интерес Нации и самих колоний состоит в том, чтобы вы сберегли вашу свободу и не опрокинули своими же руками основы этой свободы. Пусть пропадут ваши колонии, если их сохранение требует такой цены… Да, если надо либо потерять ваши колонии, либо сберечь ваше счастье, вашу славу, вашу свободу, то я повторяю: пусть пропадут ваши колонии!»
Робеспьер выдвигает идею философии Просвещения, в частности, Руссо из «Общественного договора» – о полной несовместимости права и рабства. В этом он совпадает с коллективной позицией филантропов своей эпохи, в особенности Друзей чернокожих: постепенная отмена рабства с промежуточным этапом – особым режимом для колоний, – не ставящая под вопрос исторические основы традиции метрополии (на земле королевства с 1317 года не существует узаконенного рабства) и применение Конституции, основанной на естественном праве (несовместимости права и рабства). У Робеспьера нет ни величественной изоляции в своей радикальной позиции, ни «лицемерия», в котором его обвиняли некоторые авторы [7], а есть равнение на общую оборону, как у филантропов, похожее на отзвук мнения Дюпона: потребовать от Собрания «заявления, что цветные имеют право пользоваться правами активных граждан», что является единственным способом сохранить «целостность Французской империи» и обеспечить будущее, то есть момент, когда после запрета рабства Конституция будет действовать на всей территории.
15 мая 1791 года Рёбелль вносит поправку со значительными изъятиями по сравнению с требованием полноты прав, так как в ней говорится об ограничении прав цветных, чтобы ими обладали только «родившиеся от свободных отца и матери» и о гарантии белым колонистам, что законодатели никогда не вернутся к обсуждению вопроса о полноправии детей несвободных родителей. На это Робеспьер отвечает встречной поправкой, в которой остается верен изначальным чаяниям демократов:
«Этим изменением к поправке я требую удаления из редакции г-на Рёбелля положения, что законодательный орган никогда не станет обсуждать политическое положение цветных, не рожденных от свободных отца и матери, без того, чтобы об этом предварительно высказались колонии.
Нужно, чтобы свободные цветные люди пользовались всеми принадлежащими им правами» [8].
Тактика против тактики или тактика против принципов? Рёбелль нащупывает прежде всего компромиссную позицию с защитниками колониального статус-кво, которая позволила бы проделать бреши в дискриминационных правилах в надежде на их последующее расширение без особого ущерба для общественного порядка [9].
Робеспьер же обозначает пределы, за которыми новый компромисс уже неприемлем. Пойти по этому пути значило бы принять игру «тех, кто преобладал тогда в наших дебатах», а именно Барнава и аббата Мори, чья речь произвела «живейшее впечатление на Собрание». К уже упомянутому запугиванию (шантажу гражданской войной и утратой колоний) эти ораторы добавляют тревожное чувство вины: раз вы уже отошли один раз от дела прав человека, применив в декрете слова «несвободные люди», то дальнейшее уже нетрудно, следуйте и дальше путем, намеченным защитниками белых колонистов. Робеспьер призывает сторонников равноправия опомниться и не уступать шантажу и запугиванию «адептов деспотизма белых поселенцев», как их называет Рёбелль, критикуя Барнава. Здесь видится тактическая, а не принципиальная позиция; хотя принята поправка Рёбелля, а предложение Робеспьера отклонено, последний без колебания выступает в поддержку декрета от 15 мая, сокращенного обманным путем под влиянием Барнава и партии колонистов в последние дни работы Учредительного собрания [10]. Он не приемлет гордой сектантской изоляции.
24 сентября 1791 года Робеспьер отвечает [11] на резкие обвинения представителей портов и коммерции, атаковавших декрет от 15 мая как сеющий смуту в колониях и разоряющих французскую торговлю:
«Когда предстаешь перед вашим судом с целью защиты того из ваших декретов, который,
