Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
Сказать я ничего не мог да и не хотел ничего говорить. Джим пытался показать своего рода храбрость, опережая в этом библейского Иону. Он вернулся в Ниневию, обнаружил, что никаких ужасов в ней нет, и ныне он возвращается к Фарсису, китам и ко всему прочему[117].
IX
СКУЛЕ СКЕРРИ[118]
История Энтони Харрелла
Эй, кто тут, кроме бури?[119]
Шекспир. «Король Лир»
Мистер Энтони Харрелл был невысокого роста, худым до истощения, но прямым, как шомпол, и жилистым, как керн-терьер[120]. В волосах его не было седины, и в его бледных дальнозорких глазах светилась юношеская живость, но непогода проложила на его тощем лице такие морщины, что при определенном освещении оно выглядело почти так, как выглядит у человека в солидном возрасте, и молодые люди, что с первого взгляда принимали его за своего ровесника, тут же переводили его в разряд тех, обращение к которым требует слова «сэр», предназначенного для лиц бесспорно старшего поколения. На самом деле ему, как мне кажется, было лет около сорока. Он получил в наследство небольшое поместье в Нортумберленде, где собрал коллекцию редких диких птиц, но большая часть его жизни прошла в местах, отдаленных настолько, что его друзья находили их на карте лишь с большим трудом. Он написал дюжину монографий по орнитологии, был вторым редактором главного современного трактата о британских птицах и первым человеком, посетившим енисейскую тундру. Говорил он мало и с приятной нерешительностью, но улыбка, что легко появлялась на его лице, его живой интерес и впечатление, которое производил он, обладатель бездонных знаний о странных формах жизни, сделали его популярной и интригующей фигурой в кругу его друзей. О том, чем он занимался во время войны, он нам ничего не рассказал, и о делах его — а они, по нашему всеобщему мнению, были просто сенсационными, — мы узнали со стороны. Из привычного молчания его вывела история Генри Найтингейла[121]. За ужином, что последовал за этой историей, он выдал кое-какие комментарии о современных объяснениях сверхъестественного.
— Помню, как-то раз… — начал он, и прежде чем мы узнали, что же он помнит, он удивил нас, приступив к собственной истории.
Но, едва начав, он остановился.
— Я вас утомляю., — сказал он извиняющимся тоном. — В истории нет ничего особенного… Все это случилось, так сказать, в моей голове… Не хочу выглядеть эготистом…[122]
— Не будьте ослом, Тони, — сказал Ламанча. — Каждое приключение происходит главным образом в чьей-то голове. Продолжайте! Мы все внимание.
— Случилось это много лет назад, — продолжил Харрелл, — когда я был совсем молод. Тогда я еще не был тем холодным ученым, каким, как мне видится, являюсь сегодня. Птицами я занялся главным образом потому, что они разжигали мое воображение. Очаровали они меня потому, что из всех сотворенных существ казались мне наиболее близкими к чистому духу, маленькие существа с обычной температурой 125°[123]. Вы только подумайте: желтоголовый королек с желудком не более фасолины перелетает через Северное море! Краснозобик, что гнездится на севере так далеко, что лишь человека три видели его гнездо, отправляется на свои птичьи праздники в Тасманию! Поэтому на охоту за птицами я всякий раз уходил со странным чувством ожидания и некоторой долей страха, словно очень близко подходил к границам того, что нам не дано знать. В сезон миграций я чувствовал это особенно. Крохотные, словно атомы, приходящие бог знает откуда и уходящие бог знает куда, были чистой воды загадкой: они принадлежали миру, построенному в измерениях, совершенно отличных от наших. Не знаю, чего я ожидал, но я всегда чего-то ожидал — так же трепетно, как девушка на своем первом балу. Вы должны осознать мое настроение, чтобы понять, что случилось дальше.
Как-то я отправился на Норландские острова в пору весенней миграции. Многие люди делают то же самое, но я имел в виду совершить несколько иное. Согласно моей теории мигранты отправляются на север и на юг по довольно узкой дороге. В воздухе у них есть коридоры, что можно четко определить как шоссе, и они хранят в унаследованной памяти эти коридоры и в этом смысле являются ярыми консерваторами. Поэтому я не отправился ни на Голубые Берега, ни на Нун, ни на Херманесс[124], ни в другие места, где можно было ожидать первой посадки птиц на сушу.
В то время я усердно читал древние саги и для этого выучил исландский язык. В «Саге об ярле Скули», что является частью «Jarla Saga» или «Саги о ярлах»[125], написано, что этот Скули, когда создавал себе графство на островах скоттов, много сил и средств потратил на освоение места, именуемого Островом Птиц. Место упоминается неоднократно, и создатель саги рассказывает о том, что птиц там невиданное множество. То не могло быть обычным местом гнездования или насестом чаек, потому что северяне видели их слишком много, чтобы счесть достойными упоминания. Мне пришло в голову, что это должно быть одним из мест, где садятся мигрирующие птицы, и очень может быть, что птиц там сейчас столь же много, сколь в одиннадцатом веке. В саге говорится, что место было невдалеке от Хальмарснесса, то есть на западе острова Уна, поэтому я решил отправиться на этот остров. Я прекрасно запомнил Остров Птиц. Судя по карте, то могла быть одна из дюжины шхер в районе Хальмарснесса.
Помню, что, прежде чем начать это дело, я провел немало времени в Британском музее, разыскивая немногочисленные записи об этих краях. Я обнаружил — кажется у Адама из Бремена, — что на острове жила целая череда святых людей, что там была часовня, которую построил и подарил верующим ярл Рёгнвальд[126], что часовня прекратила существование во времена Мализа графа Стратхерна. Место было лишь упомянуто, но летописец оставил любопытное примечание. «Insula Avium, — говорилось в тексте, — quæ est ultima insula et proxima Abysso»[127]. Я поинтересовался, какую землю имел в виду летописец. Это место не было крайним ни в каком географическом смысле, ни крайне северным, ни крайне западным по отношению к Норланду. А что такое «Abyss»? На монашеской латыни слово обычно
