Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
Нынче в норландце не осталось ничего от кельта, и он отличается от гебридца так, как нортумбриец отличается от корнуолльца[132]. Это здоровая, честная и практичная порода людей, в жилах которых течет почти чистая скандинавская кровь, но в них так же мало поэзии, как в манчестерских радикалах. Я бы сказал, что они совершенно свободны от суеверий, и за все время моих неоднократных посещений островов я не услышал от них ни одной народной сказки и даже исторической легенды. А тут еще Джон Рональдсон, человек с обветренным лицом, жестким подбородком и проницательными голубыми глазами, заявил, что от невинного на вид острова «чокнуться можно», и выказал явное и абсолютное нежелание приближаться к нему.
Все это, конечно, лишь усилило мое любопытство. Помимо того, что остров назывался Скуле Скерри — это название могло иметь отношение только к эрлу Скуле, — оно было достоверно связано с разрозненными сведениями, что я собрал в Британском музее — в «Саге о Ярле», в рукописи Адама Бременского[133] и в других подобных сочинениях. Джон в конце концов согласился отвезти меня на лодке утром следующего дня, и остаток дня я собирал снаряжение. У меня были небольшая палатка, сумка Уолсли и полудюжина пледов, и поскольку я привез из магазина большую коробку консервированной снеди, то мука, крупа и еще кое-какие простые продукты — это все, что мне было нужно. Узнал я, что на острове есть родник и что я могу рассчитывать на то, что у меня будет достаточно коряг для разжигания костра, но на всякий случай я прихватил с собой мешок с угольями и еще один мешок с торфом. На следующий день я отправился в путь с Джоном в его лодке, мы минули с попутным ветром Насест Уны, когда прилив был вполне благоприятен, причалили к берегу и пришли в шхеру сразу после полудня.
По всему было видно, что Джон действительно ненавидел это место. Мы устремились в бухту с восточной стороны, и он, разбрасывая брызги во все стороны, устремился на берег с такой решительностью, словно ожидал, что кто-то воспротивится его высадке, и при этом он все время зорко осматривался вокруг себя. Когда он нес мои вещи в лощину под холмом, образовавшим надежное укрытие, он по-прежнему крутил головой во все стороны. Мне же это место казалось последним словом забытого покоя. Волны нежно накатывались на рифы и маленькие пляжи, усеянные галькой, и лишь крики чаек с Хальмарснесса нарушали тишину.
Джону явно хотелось уйти, но свой долг по отношению ко мне он выполнил. Он помог мне поставить палатку, нашел удобное место для моих ящиков, показал мне, где протекает родник, наполнил бадью водой и выложил каменную изгородь для защиты моего лагеря со стороны океана. Мы взяли с собой маленькую лодку, и она должна была остаться со мной, чтобы всегда, когда захочу, я мог бы добраться до берега Сгурраво. Потом, оказав мне последнюю услугу, он установил старую кадку между двумя валунами на вершине холма и наполнил его маслянистыми отходами, чтобы его можно было превратить в сигнальный огонь.
— Может, вы захотите смыться отсюда, — сказал он, — а лодки, может, не будет. Зажгите огонь, в Сгурраво его увидят и сообщат мне, и я прибуду за вами, даже если Большой Черный Силки засядет на шхере[134].
Затем он поднял глаза и понюхал воздух.
— Не нравится мне нынче закат, — заявил он. — А вот и вторичная радуга…[135] Это плохо. В ближайшие двадцать четыре часа ветер будет сильнее, чем мне хотелось бы.
С этими словами он поднял парус, и вскоре, направляясь к Насесту Уны, превратился в малюсенькое пятнышко на фоне воды. Торопиться ему было незачем, потому что прилив сейчас был не тот, что нужен, и прежде чем он сможет пройти через Насест, ему придется подождать три часа на этой стороне острова Малл[136]. Однако Джон Рональдсон, обычно такой осторожный и невозмутимый, лихорадочно торопился отойти от острова и убраться подальше как можно быстрее.
Его отъезд оставил меня в странном состоянии счастливого одиночества и приятной надежды. Я был оставлен один на один с морем и птицами. Я засмеялся, подумав, что нашел жилку суеверия в твердокаменном Джоне. Он и его Большой Черный Силки! Я знал старинную легенду, что сложили на Севере, в которой рассказывается, как вампиры, живущие в океанских глубинах, иногда могут надевать тюленью шкуру и выходить на сушу, чтобы сеять разор и разрушение среди простых смертных. Но diablerie[137] и этот мой остров были совершенно отдельными мирами. Я смотрел на него, когда солнце, дремавшее в опаловых приливах, опускалось под небом, где бледные облака образовывали полосы, подобные призрачному aurora borealis[138], и я подумал, что попал в одно из тех мест, где кажется, что Природа приглашает к ее тайнам. Когда свет угас, небо покрылось пятнами, напоминавшими корни и ветви огромного туманного дерева. Это, возможно, и была «вторичная радуга», о которой толковал Джон Рональдсон.
Я разжег огонь, приготовил ужин и все, что нужно для ночлега. Я был прав в своих догадках насчет перелетных птиц. Было где-то около десяти часов, когда они начали слетаться — после того, как мой костер погас, а я выкуривал свою последнюю трубку, прежде чем залезть в спальный мешок. Рябинники — великое множество — плавно опустились на южную часть шхеры. Слабый свет не гас до и после полуночи, но различать маленькие создания было нелегко, потому что они знали о моем присутствии и не садились ближе, чем в дюжине ярдов от меня[139]. Но я разглядел юрков, овсянок и, как мне показалось, гренландскую каменку, бекаса и песчанку; также по их голосам я понял, что здесь были краснозобики и средние кроншнепы. Взволнованный до крайности, я отправился спать, пообещав себе, что завтрашний день потрачу на плодотворную работу.
Спал я плохо, как это часто бывает в первую ночь под открытым небом. Несколько раз я вздрагивал и просыпался с таким чувством, словно сижу в лодке и быстро гребу по течению. И всякий раз, просыпаясь, я слышал, как машут крыльями мириады птиц, словно по дубовому полу медленно влачился бархатный занавес. Наконец я погрузился в глубокий сон, и когда открыл глаза, день был в самом разгаре.
Первое, что меня поразило, — внезапно стало холодно. Небо на востоке стало красно-бордовым, а на севере нависали массы пушистых облаков. Онемевшими
