История с продолжением - Патти Каллахан
Ей тут же посчастливилось найти океанский пароход с опущенной сходней и зевом, разинутым в ожидании моряков, возвращающихся после ночной прогулки по барам. Ей прежде доводилось наниматься в команду, удалось и сейчас. Нехитрое дело, когда свободные руки всегда нужны, а управляться на камбузе и мыть каюты она умела получше любого юнги.
Внесенная в судовую роль под именем Тристана, она почти не запомнила дни перехода через Атлантику. Одним туманным утром в 1927 году корабль прибыл в Саутгемптон. Бронвин взяла расчет, купила на полученные деньги билет третьего класса и поехала в Лондон, где пошла к дому старого друга, который мог выдать ее полиции, мог послать телеграмму в Америку, а мог помочь ей стать кем-то другим.
Она проходила мимо мужчин в котелках и костюмах-тройках, женщин в пышных платьях и с шарфами на головах, веселившихся, словно мир не рухнул. Проходила мимо полицейских в высоких черных шлемах, регулирующих движение машин, красных автобусов с открытым верхом и трамваев. Вдоль набережной Темзы теснились плоскодонные лодки, буксиры с красной трубой сновали по реке. По улицам катились автомобили с высокими, широкими серебряными решетками радиаторов, блестевшими на солнце. В них сидели пассажиры, не замечавшие ее, как она того и хотела.
На улицах высились коробки зданий из белого камня и красного кирпича, с наступлением вечера тротуары озарились мерцающим светом газовых фонарей.
Она шла и шла через парки и широкие проспекты, пока не постучала в дверь дома на Сент-Джеймс-сквер.
В библиотеке Каллума Джеймсона они сидели друг против друга в больших кожаных креслах. Бронвин трясло от страха и от голода.
Он протянул руку и провел ладонью по ее бритой голове.
– Что ты натворила, Бронни? – На глазах у него выступили слезы.
– Бронвин ушла, Каллум. Ее нет больше в этом мире.
– Какой бы ни была причина, мне жаль. Я любил Бронвин, и мне горько, что ее нет.
– Мне тоже, Каллум. – Она проглотила слезы, не давая им воли, ведь это был ее выбор, и не стоит докучать ему своими эмоциями.
– Чем я могу помочь? – спросил он наконец, барабаня пальцами по лбу.
– Может, с моей стороны слишком нагло просить тебя о помощи, но я здесь.
– Ничуть. – Каллум указал на ранец, стоявший сбоку от нее. – Что я могу для тебя сделать?
– Здесь труд моей жизни. Это слова, которые я создавала за годом год.
– Ты сделала это. Ты закончила свой словарь.
– Не знаю, закончила ли. Но я не могу отречься от него.
– Ах, Бронни… – В его голосе угадывалось множество эмоций, ни одну из которых ей не удавалось распознать. Потом Каллум посмотрел на нее так, словно только что увидел. – Сначала мы покормим и напоим тебя и лишь потом вернемся к нашему разговору.
Несколько минут спустя они сидели за большим столом в столовой, под хрустальной люстрой. Он поставил перед ней тарелку с холодной говядиной и морковкой и кусок хлеба, густо намазанный маслом.
– Моя жена Филиппа сейчас в деревне, – сообщил Каллум. – Уехала с нашими девятилетними сыновьями на весенние каникулы. – Он снял очки без оправы и обратился к ней. – Про твое исчезновение писали в «Нью-Йорк таймс» недели две назад. Я читал заметку.
– Вот почему ты не удивился.
Они не обсуждали причины, вынудившие ее бежать: об этом ясно сообщали в той статье и в последующих. Он молча смотрел, как она жадно ест, и думал о том, что ей не помешает припрятать в ранце бутерброд с маслом перед уходом, а то, что ей придется уйти, было очевидно.
Насытившись, Бронвин встала.
– Спасибо, что принял меня, Каллум. Но мне пора идти. Безответственно с моей стороны было рассчитывать на твою помощь.
– Не уходи. Я тебя не выдам. У тебя должны быть свои причины для самоизгнания из семьи. Если ты здесь, то, насколько понимаю, возврата нет, как в ту ночь в лесах Нью-Гэмпшира.
– Тут другое, Каллум. В прошлый раз ты спасал меня от мужчины, а сейчас я спасаю мужчину от себя.
Джеймсон встал и жестом предложил ей следовать за ним.
– Давай поговорим более обстоятельно завтра, когда ты отдохнешь.
Он проводил ее в гостевую спальню, островок комфорта и уюта, где она провалилась в сон без сновидений, счастливое забвение от страха.
Проснувшись, она рассказала ему всю историю и причины, по которым возврат невозможен: пожар, гибель пожарного и исчезновение «Бронни» с лица земли.
– Иногда, – выразилась она, – приходится разбивать себе самой сердце.
Именно на это она и решилась.
– Но разве подобное случилось не в первый раз? – спросил Каллум. – Тебя наверняка могут простить.
– Таких женщин, как я, никогда не прощают. И подобное уже случалось прежде. Я сочиняла, а Клара ушла без присмотра. Сосед привел ее через час домой и сказал, что застал девочку на краю пристани, она едва не упала. Ей было тогда пять. Уже пошли разговоры. А тут погиб пожарный. Мать поместила меня в психушку в семнадцать. Теперь это всплывет. – Она опустила голову и дала волю слезам. – Люди говорят правду: какая я мать, если подвергаю опасности жизнь ребенка!
Каллум разрешил ей остаться, и в течение следующей недели тоска ходила за ней по пятам черным облаком, едва не поглотившим ее. Бронвин отправлялась по лондонским улочкам к реке, дыша весенним воздухом. Гуляла по паркам и аллеям, сидела на скамейке у пруда, вглядываясь в купол неба. И каждый раз представляла, как ее запирают в комнате, где только бетон и кафель, как в те бесконечные недели в детской больнице и месяцы в психиатрической лечебнице, куда упрятала ее мать. Она порывалась написать Тимоти и Кларе письмо, но понимала: они никогда не перестанут искать ее, если будут знать, что она жива.
Не следовало ей выходить замуж, но как не выйти за мужчину, который любил ее и которого она любила душой и телом? И Клара – главный дар в ее жизни, от которого она отреклась.
Они были даны ей на время, и она принесла им горе. Она разрушила все – такова была истина.
На пятый день Каллум предложил вызвать врача.
– Умоляю, не надо, – заупрямилась Бронвин. – Все будет как всегда: меня запрут, накачают препаратами, предложат прикрепить к голове проволочки, чтобы пропустить ток и заставить мой мозг работать нормально.
– Но ты не страдаешь психическим заболеванием и знаешь это.
– Тимоти всегда принимал меня такой,
