Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

ракетку в правой руке и сменил опорную ногу при ударе, так что Тома постоянно промахивался мимо волана, а когда ему удавалось попасть, волан улетал за пределы корта. Он терпеть не мог быть посмешищем, перестал играть с другими, убегал на террасу читать, но месье Морель бдил – он велел ему держать книгу в правой руке и не переворачивать страницы левой. А чтобы приказы выполнялись, он замотал левую кисть Тома эластичным бинтом, словно раненую, закрепил повязку английской булавкой и категорически запретил расстегивать, что бы ни случилось. Тома целый божий день ходил с повязкой, засунув руку в карман. Он держался в отдалении, ни с кем не разговаривал; когда к нему обращались, он словно возвращался на землю, бормотал лишь «да» или «нет», казался еще более отстраненным, чем обычно, больше не улыбался, не играл, не читал, часами сидел у себя в комнате, ничего не делая, больше не подчинялся воспитателю, а когда в субботу Морель явился с докладом к Морису Вирелю, описывая злонамеренность и безразличие его сына, тот пришел в ярость, схватил Тома за ухо и пригрозил, В последний раз предупреждаю, если ты и дальше будешь упрямиться, то горько пожалеешь – отправлю в пансион, а там найдут на тебя управу. Но угрозы пропали втуне, Тома замкнулся в молчании, как в броне; когда Даниэль или Мари заговаривали с ним, он их не слушал, даже Арлена не могла его расшевелить, Никто не поможет мне. Когда месье Морель требовал приступить к занятиям, Тома исчезал до самого вечера, его искали повсюду, но не находили, или же запирался на ключ у себя в комнате, и никакие угрозы не могли сломить его сопротивление. Жанна увещевала сына взять себя в руки и преодолеть это испытание, но Тома оставался один в своем мире, а когда отец сообщил о решении отправить его на следующий год в пансион в Швейцарию, Вот там ты у меня узнаешь! Тома смотрел на облако за окном.

* * *

В среду перед отъездом из Динара, около восьми утра, Ирен трижды позвала Тома. Удивившись, что он не появляется, зашла к нему, отдернула шторы, из-за сильного ветра с трудом открыла ставни, а когда обернулась, то обнаружила, что разобранная постель пуста. Она решила, что сын играет с Даниэлем, но тот завтракал вместе с Мари и Арленой, и никто из них не видел Тома. Странно, верно? Его искали по всему дому. Жанна была уверена, что он решил потрепать им нервы или просто выделывается, поэтому они перерыли шкафы, открыли сундуки, заглянули за шторы. Никого. Проверили чердаки, подвал, Жанна побледнела, Прошу тебя, это уже не смешно! Она сердилась, кричала, Тома, я приказываю тебе вылезти! Прекрати дурачиться! Хочешь, чтобы я позвонила отцу? Но даже самые страшные угрозы не действовали. И дети, и прислуга несколько раз обшарили каждый закуток, где можно спрятаться. Искали даже на террасах, где ветер метет песок. Немыслимо, чтобы он ушел в такую жуткую погоду. Шофер обследовал зимний сад, проверил гараж, но тот был заперт на ключ, как и пристройка садовника. Пошарили под деревьями и за зелеными изгородями, не забился ли он туда. Пришлось признать, что Тома исчез.

– Надо сообщить в полицию.

Это был один из тех мрачно-серых ненастных дней, когда и кошку из дома не выставишь, порывы ледяного ветра и ливень отбивали желание выйти на улицу. Все разбились на группы, чтобы искать Тома, расспрашивали редких прохожих и торговцев, но никто его не видел, жандармы обследовали берега Ранса. Жанна крикнула месье Морелю, что он дипломированный кретин, и запретила их сопровождать, Это из-за вас он убежал! Тот оправдывался, заверял, что всего лишь выполнял распоряжения ее мужа, Жанна побелела, Если с моим сыном что-то случится, я вас убью! Я больше не желаю вас видеть. Убирайтесь из моего дома! Морель оцепенел, и она приказала шоферу немедленно выставить его за дверь. И без зонта!

* * *

Тома сидел внизу, под Тропой таможенника, на самом мысу Ника, забившись в расселину скалы, не замечая отвесного дождя, струи которого заливали лицо, и дрожал, обхватив колени. В этой неудобной позе он сидел уже не меньше часа; вдруг ему показалось, что кто-то кричит его имя, но рев ветра и грохот волн, разбивающихся о камни всего в нескольких метрах, заглушали все, и, напрягая слух, он слышал лишь стук капель дождя по скалам, Никому до меня нет дела, я совсем один, если я исчезну, они даже не заметят и не станут грустить. Под натиском бури он забился глубже в каменную нишу.

Закрыв глаза, Тома повторял как молитву, Надо подумать, надо найти выход, выход есть всегда. Обязательно. Несмотря на все усилия, он чувствовал себя беспомощным, затерянным в глубине пещеры, сердце колотилось – избавления от страданий нет, это ясно, освободиться от них невозможно, Увечному помочь нельзя. Ничего не поделаешь. Левая рука – его враг, из-за которого он не похож на других, стал инвалидом. Но что с этим поделать? Да, левая выглядит точь-в-точь как правая, однако Тома всегда чувствовал, что его аномалия здорово осложнит жизнь, хотя и представить не мог, что случится землетрясение, что его мир распадется и рухнет, ловушка захлопнется и он окажется навеки в плену, теперь он понимал, что надежды нет, ведь ловушка – это он сам. Ему не было страшно. Чего бояться? Сил не осталось.

Он повторял себе, что должен набраться смелости и броситься в воду, в кипящую зыбь. Обратное течение ударит его о скалы и быстро унесет в море, где он утонет, и кончатся его мучения, он больше ни о чем и ни о ком не услышит, ни о левшах, ни о правшах; а еще лучше дождаться большой волны, поднырнуть под нее, унестись на простор и плыть счастливым, ведь когда плывешь, ты не левша и не правша; он будет плыть и плыть, неизвестно, сколько он продержится в этом бурном ледяном море, но несколько сотен метров точно, а то и километр. Пока все не кончится. Мне десять лет, и хватит с меня такой жизни, подумал он.

Хватит.

Он им всем покажет.

Интересно, пускают ли левшей в рай, и как там, на той стороне, правда ли есть ангелы с разноцветными, как у бабочек, крыльями, волки, которые дружат с ягнятами, ангельский хор и арфа. Он встал, выбрался из укрытия – камни скользкие – и застыл в метре от края. Взял в правую руку кусок гранита, положил левую руку