Будь что будет - Жан-Мишель Генассия
Месье Морель четко представлял свою задачу, к которой подготовился с присущей ему тщательностью. В поезде, уносившем обе семьи в Динар, он изложил своему нанимателю ежедневную программу: тридцать минут диктанта утром, после полудня десять вопросов, упражнения по грамматике, объяснение текста, счет в уме, повторение пройденного по истории, географии и естественным наукам. Морис Вирель лично поехал с ними, чтобы все поняли, насколько ему важна эта миссия, Жена попытается заморочить вам голову, ее послушать, так Тома – будущий гений, с которым нельзя спорить, она находит тысячу объяснений его ужасным оценкам, вы мой missi dominici[18], вы не обязаны оправдываться, и я хочу, чтобы каждый понедельник утром у меня на столе лежал подробный отчет за предыдущую неделю; если возникнут проблемы, вы должны немедленно мне позвонить.
На следующий день после приезда Морис решил, что преподаватель и ученик не должны терять время, Тома, я требую, чтобы ты слушался месье Мореля, как меня самого. Он оставил их наедине и ушел к дамам, принимающим солнечные ванны на террасе, спросил Мадлен, можно ли раскурить сигару, и та дала разрешение, потому что поднялся ветер.
– После полудня я выведу яхту, – сказал Морис, – хочу сплавать к островам Шози, пользуясь зюйд-вестом. Кто желает со мной?
Внезапно появился мрачный месье Морель, Месье, у нас проблема, вы меня не предупредили, что ваш сын левша.
– Не может быть, это какая-то ошибка!
– И к тому же у него ужасное правописание, он пишет, как слышится!
Морис обрушился на Жанну за то, что та скрывала правду о сыне, разговор перешел на повышенные тона, Жанна защищалась со своей привычной увертливостью, Я думала, вы знаете. Как можно было этого не заметить? Тома скоро десять, а вы только сегодня обнаружили, что он левша? Разумеется, вы же никогда не обращали на него внимания. Я надеялась, что эта его особенность пройдет и он станет нормальным, надо дать ему время, он же совсем ребенок. А что до ошибок, для его возраста это естественно.
– И речи быть не может! Надо что-то делать, пока он окончательно не деградировал.
Тут и закончилась юность Тома – беззаботная жизнь мечтательного мальчика сменилась страданиями ребенка, которому привязывают за спину левую руку, чтобы он не мог ею пользоваться, и заставляют писать правой, которая не подчиняется мозгу и выдает неразборчивые знаки; Тома уверял, что ему ничего не видно и он пишет буквы вслепую, но месье Морель был неумолим, бил линейкой по неловкому кулачку, который гнул перо и тыкал им, вместо того чтобы плавно вести. Учитель не выносил вида заляпанной кляксами страницы, Слушайте наконец, что я вам говорю, а не делайте, что в голову взбредет, это же нетрудно – работать аккуратно, и пошевеливайтесь, вы невероятно медлительны. Вы нарочно так делаете, я сообщу вашему отцу.
– У меня не получается.
– Замолчите! Работайте!
Муки Тома не ограничивались классной комнатой, вилку он тоже должен был держать в правой руке, ему было трудно есть мясо, приходилось менять естественное поведение за столом, его салфетка и рубашка покрывались пятнами, Если ты не исправишься, говорил отец, будешь есть на кухне. Морис отдавал строгие указания прислуге, чтобы те в его отсутствие следили за соблюдением правил, и Тома попал под неусыпное наблюдение, будто опасный преступник, персонал позволял себе сухо его отчитывать – когда один из слуг заметил, что он чистит зубы левой рукой, то пригрозил донести хозяину, а когда он отрезал кусок торта «плохой» рукой, повар прикрикнул, Вам не позволено!
Но как зашнуровать ботинки или повязать галстук правой рукой? У Тома ничего не получалось, это же механические действия, он стал одноруким и не мог пользоваться ни той ни другой рукой. Все равно что ее отрезать, раз уж она больше ни на что не годна. Жизнь окрасилась в мрачные тона. Он замкнулся, отказывался говорить об этом с Даниэлем или с Мари. Тома ощущал себя свободным, только когда плавал. В воде нет ни левшей, ни правшей. Правая рука – левая рука, иначе никак. Он засовывал левую руку за пояс, греб только правой. Легко. Говорил себе, что если долго так продержится, то станет правшой. Правая рука – правая рука. Но метров через сто он начинал задыхаться, хлебал воду, понимал, что для жизни ему нужны обе руки, иначе ничего не выйдет. И возвращался к берегу.
Правая рука – левая рука.
За ним беспрестанно шпионили, и он всегда был начеку, как бандит перед полицейским, он бы очень хотел угодить отцу и чтобы жизнь стала легкой, как раньше, когда он об этом не думал, но это было невозможно, физически невозможно. Дети задавались вопросом, что за тягчайший грех совершил Тома, чтобы с ним так сурово обращались, но было очевидно одно: если он так наказан, значит перешел границы и сам виноват.
Без сомнений.
Даниэль предполагал, что Тома опять что-то учудил в своем духе, Но он исправится и станет нормально себя вести. Мари утверждала, что это сильнее его, своего рода судьба, все равно что родиться маленьким или толстым, но им трудно было признать, что Тома бессилен изменить себя. Только Арлена поддерживала его, оставалась рядом, улыбалась, чтобы подбодрить, а когда Морис Вирель взорвался, потому что Тома машинально взял вилку неправильной рукой, и сильно ударил по провинившейся ладошке, она взяла свою тарелку, ушла ужинать на кухню и больше не появлялась за общими трапезами. Тома, который не уступал в бадминтоне Даниэлю, теперь играл чудовищно плохо, не мог сделать подачу, а тем более смэш. Месье Морель требовал, чтобы он держал
