Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин

— С товарной станции группа не вернулась? — спросил он.

— Никак нет, товарищ капитан второго ранга. Раньше двенадцати вряд ли вернутся.

«Хорошо, если к двенадцати», — подумал Сахнин.

Сегодня утром он, наконец, начал писать письмо на Север своему товарищу, командиру «Беспокойного». Уже три безответных письма прислал ему приятель и в каждом, после подробных и обстоятельных перечислений флотских новостей, просил Федьку, как по старой курсантской привычке он его называл, рассказать, как расстался Сахнин с кораблем, как сложилась его служба на новом месте. Когда Федор Федорович уезжал в Ленинград, приятеля на флоте не было.

«Понимаешь, интерес у меня не простой, — писал товарищ. — Замечаю, что стареть стал. Будя на мостике стоять. Собираюсь тоже просить о переводе».

«Ты спрашиваешь, как я перевелся в Ленинград? — отвечал Сахнин приятелю. — В августе вызвал меня командующий. Думал, будет драить за ЧП. Ты же помнишь, как у меня перевернулась призовая шлюпка? Но ошибся. Первый раз, между прочим, видел таким комфлота. Ласковый, обходительный, в кресло усадил. В войну сказали бы, что он таким может быть, — не поверил бы. «Воевал ты, Федор Федорович, хорошо. Для флота твой уход будет большой потерей. Но ведь знаю, болеешь, нелегко с язвой желудка тебе стоять на мостике. В общем, звонил сегодня в Москву, разговаривал с кадровиками. Предлагают перевод в военно-морское училище в Ленинград. Согласен?»

Я сразу согласился. Последний год действительно трудно было стоять на мостике. Иногда, поверишь, так схватывала боль в брюхе — стоишь, стиснув зубы, еле сдерживаешься, чтобы не застонать. А тут училище, которое сам закончил, работа живая, как раз по мне. В общем, поехал. Признаюсь, первые дни именинником ходил, все думал: «Повезло тебе, Федор Федорович». Что ни говори, а за долгие годы службы, за войну поднакопили мы кое-какой опыт, есть чем поделиться с ними, завтрашними офицерами, молодой надеждой флота. Но теперь вижу, ни курсантской любви, ни уважения завоевать не сумел, а заслужил лишь обидную кличку Завхоз…»

На этом месте его отвлекли от письма, так и лежит оно на столе недописанным…

В училищном парке не было ни души. Темнели расчищенные от снега дорожки. За оградой звенели трамваи. С Невы дул сырой, пронизывающий ветер — первый предвестник весны. Федор Федорович медленно шел к освещенному зданию клуба, погруженный в свои мысли. Действительно, почему так получилось, что он не сумел завоевать уважения курсантов?

Все четыре военных года он провел на мостике эскадренного миноносца, сначала старпомом, потом командиром. Высаживал десанты, топил вражеские подводные лодки, сопровождал трансатлантические конвои. В базу заходил только для пополнения запасов и ремонта.

На корабле об отношениях с экипажем не думал, любви личного состава не искал. Знал, что корабль воюет неплохо, что его «Бедовый» был у командования на хорошем счету, что офицеры и матросы верят в него и, когда командир на мостике, спокойны, что все будет в порядке. Без лишней скромности можно сказать, что он неплохо знает свое моряцкое дело, в трудных ситуациях не теряет хладнокровия и принимает верные решения. Когда требовалось, матросы и офицеры шли за ним на любое, самое опасное задание. О том же, что он по характеру резок, сух и немногословен, — никто в годы войны не вспоминал.

В училище все обстоит иначе. Сейчас никому не нужна настойчивость в поиске врага, знание его повадок, умение найти выход из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Война кончилась. В училище нужно быть улыбчивым, компанейским человеком, участвовать в самодеятельности, как начальник первого курса, знать искусство. Чувствуется, что того любят и курсанты, и начальство. Ну что ж. Вероятно, воспитание курсантов не его призвание. Он доведет курс до выпуска, а потом попросит перевести его на другую должность.

В клубе, желтом двухэтажном здании без украшений и балконов, закончился сеанс. Широко распахнулись тяжелые двери, и во двор с шумом высыпала толпа курсантов. «Привык я к ним, — неожиданно подумал Сахнин. — Жаль будет расставаться».

Федор Федорович зябко поежился и медленно пошел обратно.

* * *

Трамвай был наполовину пуст. На площадке продувало. Гриша недолго постоял там один и вошел в вагон. Молодая кондукторша, закутанная в огромный платок, с любопытством посмотрела на его физиономию, увидела здоровенный синяк под глазом, фыркнула, но ничего не сказала. Настроение у Гриши было великолепное. Давно он не чувствовал такого подъема. Он знал, что через три-четыре дня его лицо приобретет свой обычный вид, зато слава о поединке с самим Либелем еще долго будет греметь по курсу.

Напротив него сидела девочка лет пятнадцати. На отвороте ее пальто был прикреплен значок с какими-то буквами. Гриша чуть наклонился и разобрал надпись: «Кто прочтет — тот осел».

— Значит, я осел?

— Именно, — улыбнулась девочка.

— А кто носит, тот кто? Умный?

— Конечно, — сказала девочка.

Она была удивительно похожа на одну его знакомую еще в эвакуации. Каждого мальчика та называла «зайка». «Такая же дура», — подумал он и потерял к девочке интерес.

Дверь отворила Александра Андреевна. Как всегда с папиросой в зубах, шумная, громкоголосая.

— Господи! — загромыхала она. — Кто ж тебя так отколошматил, несчастного? — Несколько мгновений она рассматривала его лицо, сказала обеспокоенно: — Ну и постарался кто-то на совесть. Проходи в комнату, Гриша, Лерочка сейчас придет. Она пошла за конспектами.

Александра Андреевна сразу принялась лечить Гришу. Принесла с балкона мисочку снега, положила в него два пятака и заставила поочередно прикладывать холодные монеты к синяку под глазом:

— А мы с Леркой не понимали, куда ты исчез. Я говорю ей: «Сходи в училище, узнай. Мало ли что могло случиться? Может, мальчик заболел?» Так эта гордячка разве пойдет? «Неудобно, мама. Раз не приходит, значит, не хочет. Зачем навязываться?»

Вскоре пришла Лера, и Гриша поведал о сегодняшнем бое с чемпионом вмузов.

— Ужас сколько натерпелся бедняга, — вздохнула Александра Андреевна, дымя папиросой. — А все-таки ваш Завхоз жестокий и вредным человек. Этот чемпион мог тебя изувечить.

— Запросто, — охотно согласился Гриша. — Вы бы посмотрели на его фигуру! Настоящий атлант.

Сейчас, сидя за столом, испытывая подъем после случившегося, польщенный сочувствием женщин, он уже забыл о недавних страхах, о том, как униженно просил Либеля о снисхождении. Ему казалось, что по-настоящему он и не боялся поединка, а с Либелем был просто товарищеский разговор. Любой поступил бы так на его месте. Он новичок, а у того опыт и мастерство.

— Ребята говорят, что и половину раунда бы не выдержали, — продолжал он. — А я, оказалось, классно держу удар. Для боксера это самое главное.

— Мамуля, — сказала Лера. — Почему так происходит: стоит мне с кем-то познакомиться,