Агнес - Хавьер Пенья

исключением ситуации, когда ваш ответственный за культуру, — возразила я, — не согласен ни с единым вашим словом. Ваш ответственный за культуру убежден, что за именем Луис Форет скрывается человек, который пишет сам, каждый божий день сидит за компьютером, что он и есть огромный икс, который требуется раскрыть, в высшей степени реальный икс, потому что в конце концов автор, зовись он Луис или Икс, всегда сочиняет самого себя, пишет о том, что видит, что прожил, что знает, и прошу прощения за свое раздражение из-за вашего снисходительного тона, но меня и в самом деле раздражает ваш снисходительный тон, потому что, в конце-то концов, каждому свое: вы гораздо больше меня знаете о том, как руководить журналом, зато я четыре года занимаюсь культурной журналистикой, и хотя, вполне может быть, не очень хорошо складываю столбики цифр в конце месяца и меня не принимают разные там советники и министры, но все-таки я не тот сапожник, что без сапог, и совершенно точно лучше вас знаю, что за автором Таким-то стоит некто Иной, а вовсе не лит-поденщик Этот, а еще Тот, и в придачу к ним какой-нибудь Скот. — Тут я не без труда подхватила шарообразный бокал, потому что руки у меня маленькие, к тому же с кривыми мизинцами — они у меня загнуты внутрь; я бы точно не смогла стать фанатом «Звездных войн», даже если бы захотела; в детстве мне следовало носить шины, чтобы выпрямить пальцы, но моей матери показалось, что это слишком сложно. Итак, я подхватила круглый бокал, и не без труда, ведь к тому времени голова у меня уже шла кругом, и отпила из него, ведь пить я люблю, к тому же пила я не просто так, а в целях заткнуться и заглушить гнев. Глотала джин, жадно раскрывая рот, как делала бы одна из этих дурацких оранжевых рыбок, если бы ее вытащили из аквариума. А когда я заглотила парочку черных зерен кардамона, мне показалось, что я сжевала листок герани.

Сквозь стекло я видела, как Ана и Хонас выходят из туалета и он обнимает ее за плечи. Форма бокала искажала их силуэты, и оба они казались двумя влажными призраками — жидкими, сотканными из слез, из блевотины, из капель джин-тоника, из выходящего у меня из носа воздуха, пока рот мой широко раскрывался, каку полной идиотки, погруженной в кардамоновое море.

— Очень хорошо, — сказал шеф. — Вижу, что испанские пословицы тебе даются гораздо лучше английских. Ты наверняка знаешь еще одну, в которой говорится так: прежде чем стать монахом, я и поваром побывал. Неужто ты думаешь, что я с самых пеленок главный редактор журнала? Ваша проблема в том, что вы никогда не думаете о том, что нам, вашим начальникам, пришлось проглотить немало дерьма, чтобы стать начальниками, а еще больше — чтобы продолжать ими быть. Но я буду с тобой великодушен, я дам тебе шанс преподать мне урок: раз уж ты так уверена, что Луис Форет существует, у тебя есть шесть месяцев, чтобы положить мне на стол его биографию. Справишься — выпишу тебе зарплату за два года сразу.

Очень осторожно я поставила бокал на стол. Ана и Хонас снова скрылись за дверью в туалет.

— А что будет, если я этого не сделаю?

Шеф оправил на себе воротник пиджака от костюма, сшитого на заказ.

— Не получишь ни гроша, — ответил он. — Полагаю, к тому времени широчайшие познания позволят тебе найти другое место. Я никак не могу допустить, чтобы такой талант прозябал в нашей редакции. Со своей стороны могу сказать, что ты утке не редактор. Я тебя повысил: теперь ты штатный неоплачиваемый биограф. — Он вильнул бедрами, пытаясь поправить на себе брюки, потом слегка похлопал по карманам пиджака и повысил голос: — Всем счастливого Рождества, я был счастлив разделить с вами это время. — И удалился.

Я осушила половину джин-тоника из оставленного шефом бокала, проглотила еще два зернышка кардамона и пулей понеслась в туалет; там я оттолкнула в сторону Ану, бледную молчальницу из отдела политики, и залила ее рвоту своей блевотиной с кучей черных семечек, похожих на козьи катышки.

«Скажите, почему я оказалась своевременной, — пишу я в ответ Луису Форету, — почему сейчас, именно в данный момент, вы заинтересованы в том, чтобы я стала вашим биографом?»

«Потому что… Потому что прежде чем умереть, мне бы хотелось, чтобы ты написала мою историю».

Транскрипция точная. Он написал первое «потому что», после которого поставил многоточие.

«Я не знала…»

Очередная монетка сотрясает копилку.

«Детка, да откуда ж тебе было знать?»

Засыпаю на диване. Какая-то часть мюсли просыпается на диванную подушку, забивается в швы, другая каким-то образом попадает в вырез пижамы и оказывается у меня на груди; зерна задевают соски, мне больно.

Потянувшись, я начинаю подбирать для Луиса Форета слова сочувствия, хотя, нужно признать, я не сильна в подобных типах социального взаимодействия.

«Ох, мне правда очень жаль, — пишу я. — Очень жаль, потому что хоть вы и не в курсе, но я вами восхищаюсь. А еще, в общем и целом, потому что вы — человек, и очень печально, когда страдает и погибает любой человек, хотя, конечно же, в таких обстоятельствах нужно быть сильным, потому что стоит нам обратить внимание на то, что люди умирают, и мы начинаем замечать, что мрут все вокруг, а может, и нет, может, мы и не заметим, что кто-то умер, что еще хуже, так как будет означать, что мы сами умерли, первыми, а это, как ни крути, несомненно, еще хуже».

Прежде чем кликнуть на «Отправить», заливаю в себя стакан виски. А потом успокаиваю себя тем, что все равно не смогла бы сделать лучше. Со мной так всегда.

«Твой текст, — отвечает он, — должно быть, самое странное выражение сочувствия (если оно таковым является), которое мне когда-либо приходилось читать, причем настолько, что мне затруднительно его интерпретировать. Не понял, хочешь ли ты сказать, что тем, кто помрет, буду я, а не ты, или что никогда еще не теряла дорогого тебе человека, или что ты и в самом деле жаждешь быть моим биографом?»

Руки картежника на данный момент не изобилуют козырями.

«Погодите, не спешите, пожалуйста. Хочу извиниться за свое последнее письмо, которое, судя по всему, вышло не таким, каким бы мне хотелось. Сегодня я не в полной мере владею всеми своими способностями, каковых у меня, вообще-то, не то чтобы очень много, должна признаться. Но я все