Слушая шум и тишину. К философии саунд-арта - Саломея Фёгелин
Не существует никакого доязыкового, наивного, невысказанного момента, эстетический момент всегда уже есть в языке, но этот язык скорее предзадан, нежели наполнен словами. Тишина – это приостановка языка и условие его производства под влиянием шума. Этот язык не работает над привычным, но произносит слова заново под воздействием шока и чувственной изоляции, неуверенно ступая по шаткому мосту между феноменологическим опытом и его семиотической артикуляцией. Он возникает из предвкушения, из молчания и опирается на символическую склонность грядущего, чтобы достичь той предрасположенности к речи, которая отличает нас как социальных существ.
Предзаданный язык не является невысказанным или уклончивым. Это состояние слов в речи. Есть шум до тишины и тишина до шума, речь снова и снова по кругу обнаруживается и теряется, чтобы снова найтись, но она никогда не остается прежней. Этот язык не намекает на сказанное, а производит его. Его речь не становится лучше, его подвижность не является диалектической работой над идеальным произношением, но всегда остается практикой: это непосредственно мой опыт услышанного. Эта практика языка учитывает сложность опыта через свою сложность и может быть пережита только таким же образом. Это тело из суждений Арто, а не его идеология или интеллект. Это тело, пробивающееся через границы идеологии к пониманию, которое физично и безотлагательно в своей бескомпромиссной артикуляции. Такой язык – порождающее продолжение опыта, он передает и порождает смысл, а не переводит его. Это не метаязык, который представляет собой язык как притворное постоянство культурных артефактов. Это язык как текучее производство, качающееся на подвесном мосту семиотического движения символического. Это обусловленная речь, тяготеющая к социальности, эмпирически одинокая. Она не дает нам великую Идею (grand Idea), но заставляет нас участвовать, и это усилие участия дает смысл в виде маленьких идей.
Тишина – одновременно и покрывало, и отражающее зеркало – забирает и отдает, вверяя моей субъективности ту же ответственность брать и отдавать как основное условие коммуникативной субъективности. Звуковой субъект не предполагается как наивное, природное существо, лишенное идеологии, он не солипсист, не мистик и не безумец. Он обнаруживает склонность быть социальным в хватке тишины и привносит осознание себя в этой хватке и понимание своей ответственности в любом обмене.
Такой звуковой обмен и, в конечном счете, дискурс саунд-арта выявляют ошеломленное изумление шума в хрупком состоянии тишины. Из центробежных фрагментаций звуковой субъект обретает центростремительный заряд в плотной материальности собственных звуков. Именно обнажение себя в тишине, ощущение того, что я слышу себя среди звуков, лишенной всяких перспектив в сложной одновременности, порождает сомнение и приостанавливает привычки, одновременно давая мне возможность говорить. Эта речь принимает вероятный провал в коммуникации как удачную позицию для языкового начала, поскольку избегает предположений и упреждающих пониманий в пользу смысла, создаваемого спонтанно, снова и снова, какой бы маловероятной ни была встреча со смыслом. Следовательно, я знаю, что не обязательно пойму своих собратьев и не обязательно буду понята ими. Это не значит, что я не буду пытаться, это просто означает, что я работаю от принятия непонимания к случайному пониманию, к «мгновениям совпадения», то есть к человечеству в его динамичном производстве, а не как к исторической идеологии и артефакту. Смысл есть, но не обязательно есть общее чувство его восприятия.
И напротив, как только мы выходим за пределы круга тех институциональных мнений, которые мы разделяем сообща точно так же, как наполняем собор Святой Магдалины или Дворец правосудия, и которые являются не столько мыслями, сколько памятниками нашего исторического ландшафта, как только мы добираемся до истинного, то есть невидимого, начинает казаться, что, скорее, каждый из нас живет на своем собственном островке и нет никакого перехода от одного островка к другому, и, в таком случае, просто удивительно, что люди иногда договариваются о чем бы то ни было[120].
Мгновения совпадения
Краткие встречи с Арто в узком коридоре его бредовых размышлений – это мгновения совпадения. Наши тела проходят в тесном пространстве его слов, задевая друг друга, на миг соединяясь, чтобы сложить нашу бес-смыслицу в смысл, преходящий для меня. В эти мгновения мы связываем наши островки смысла, чтобы создать условную территорию, землю, которая не является национальным государством и не имеет национального языка, которая проходит и оставляет лишь капли слюны на полу. Именно изумление от встречи с его телом в этом пространстве перехватывает мое дыхание и создает наш смысл, а не определенность языка, который ему предшествует. Производимый смысл телесен и встречает язык, лишь проходя через мой рот по пути из живота в голову. Это речь обо мне и моем теле, возникающая из совпадения с его речью.
Мигоне инсценирует это мгновение совпадения в своем пушечном выстреле. Символическое качество его громоподобного шума заставляет нас встрепенуться от удивления. Мы в унисон вскакиваем, внезапно осознавая одиночество, которое предшествует и следует за этим коллективным мгновением. Вместе мы поодиночке теряем дар речи, чтобы лучше слышать тишину.
Я встречаю Кургенвена в высокой траве ночной тишины. Это все, что нас объединяет, – ощущение сухой травы, задевающей наши ноги, и самих ног. Все остальное – его, а мое – отдельное и столь же отличное, и все это слышу я. Чтобы эта встреча произошла, я должна захотеть. Это мгновение совпадения – вопрос воли и усилий, необходимых для того, чтобы встретиться в темноте за пределами безопасного пространства моего дворика. Без этого желания я вообще не устанавливаю никакой связи и слышу только то, что, как мне кажется, всегда было там, и поэтому сверчки умолкли.
«Entre Chiens et Loups» (1995)
Произведение Эрика Самаха «Entre Chiens et Loups» озвучивает пространство сумерек, когда все кошки серы и отличия можно найти скорее в себе, чем в тускло освещенной дороге впереди. Это произведение – звуковая инсталляция на деревьях в центре искусств коммуны Кресте во французском кантоне Везон-ла-Ромен, состоящая из автономных акустических модулей,
