Дальнее чтение - Франко Моретти
Рис. 24. «Записки о камне», глава 24
В долговременной перспективе гуаньси приведет к взаимности, а следовательно, и к симметрии: но на уровне главы мы должны ожидать именно асимметрию. История, которая несбалансирована на локальном уровне и сбалансирована на более высоких уровнях, – это интересно. Особенно если окажется, что у Диккенса все устроено противоположным образом: симметрия в главах и асимметрия во всем сюжете. Посмотрим.
Плодотворная деятельность
В последних двух графиках я сосредоточился на том, как индивидуальное поведение влияет на форму сети – сейчас я поступлю противоположным образом, чтобы увидеть, как общая сеть «Записок о камне» формирует отдельных персонажей. Баоюй в главе 8 может служить хорошим примером (рис. 25). За время главы он принимает участие в трех отдельных эпизодах: у него состоится важная встреча с его суженой Баочай, устроенная ее служанкой Инъэр, затем он напивается в шумной компании, несмотря на бдительность кормилицы Баоюя, Ли; и наконец, скандалит со своими служанками, пока Сижэнь не урезонивает его. Три эпизода, в каждом участвуют разные персонажи, каждый выявляет отдельные стороны Баоюя (простодушный любовник, чувственный юноша, мелкий домашний тиран) благодаря его взаимодействиям с разными группами персонажей. То же самое происходит в каждой главе романа: огромная колода персонажей тасуется, каждый новый набор формирует новые группы, которые выявляют новые свойства в уже знакомых нам персонажах. Новизна как результат рекомбинации: в первых 20 главах романа Баоюй разговаривает с 54 персонажами и ни разу вокруг него не складывается одна и та же группа.
Рис. 25. «Записки о камне», глава 8
Вполне вероятно, что Баоюй является протагонистом «Записок о камне» – это мальчик, рожденный под особым покровительством, от которого ожидается, что он много совершит для своей семьи. Но для протагониста у него очень странная жизнь: его постоянно призывают к себе разные родственники, его держат под надзором, напоминают о всевозможных обязанностях – даже множество замечательных возможностей, которые открываются перед ним, всегда сопровождаются рядом ограничений. Протагонист, да, но при этом он несвободен. Это протагонист, и поэтому он несвободен – у него есть обязанности по отношению к структуре, к обществу, основанному на взаимоотношениях, частью которого он является. «Один для многих»: Элизабет Беннет, не поехавшая в Пемберли, а оставшаяся дома устраивать жизнь своих сестер.
Иная роль протагониста, складывающаяся из иного набора повествовательных связей: сети показали, что написание романов на Востоке и Западе основано на противоположных принципах. Однажды, когда на эти скелеты будут наложены слои направления, веса и семантики, возможно, более информативные изображения позволят нам увидеть разные жанры – трагедии и комедии; плутовские, готические романы, роман воспитания… – в качестве различных форм. В идеале они могут нам показать и меньшие паттерны, из которых складываются формы больших сетей. Но для того чтобы это произошло, нужно сначала собрать огромное количество эмпирических данных. Будем ли мы способны, как представители дисциплины, делиться друг с другом сырым материалом, свидетельствами – фактами? Это только предстоит увидеть. Однажды Стивен Джей Гулд написал, что для науки плодотворное делание важнее умного размышления. Для нас это пока еще не так.
Вместо заключения. Масштаб, смысл, паттерн, форма: концептуальные задачи, стоящие перед количественным литературоведением
Пожалуй, самым существенным новшеством из тех, которые цифровой формат ввел в исследования литературы, является размер архива: раньше мы работали с несколькими сотнями романов XIX в., сейчас можем анализировать тысячи, десятки тысяч, а в скором времени – сотни тысяч текстов. Это момент эйфории для количественной истории литературы: у нас будто появился телескоп, позволяющий увидеть совершенно новые галактики. И это момент истины: открылось ли нам на цифровых просторах что-нибудь, изменившее наше знание о литературе?
Это не риторический вопрос. В знаменитом эссе 1958 г. Бродель приветствовал «введение количественной истории», которая бы «порвала с традиционными формами историографии XIX в.». В числе типичных объектов этой истории Бродель называл «демографическую прогрессию, <…> изменение банковского процента, <…> производства, <…> товарного обращения»[266]. Все эти сущности были измеримыми, это достаточно ясно, но также они были совершенно новым материалом, по сравнению с исследованиями законодательства, государств, военных кампаний и прочего. Именно этот двойной сдвиг изменил практику истории, а не квантификация сама по себе. Однако в нашем случае сдвига в материале нет: мы можем исследовать 200 тысяч романов вместо 200, но они все равно остаются романами. Намного больше, но больше того же самого.
И все же 199 тысяч не исследованных никем романов – как в этом новом архиве может не быть нового? Разумное замечание, но другое рассуждение о подсчетах в гуманитарных науках, на этот раз исходящее от антропологии, вызывает некоторые сомнения. «Мы знаем больше о людях, обменивающихся товаром из соображений престижа, чем о товарообороте, происходящем каждый день, – писал Андре Леруа-Гуран в книге «Жест и речь» через несколько лет после Броделя, – больше об обращении денег для приданого, чем о продаже овощей»[267]. Приданое и овощи: идеальная антитеза. И то и другое важно, но по противоположным причинам: приданое потому, что отдается раз в жизни; овощи потому, что мы едим их каждый день. Однако попробуем перенести эту антитезу на материал литературы. Возьмем два исторических романа, опубликованных одновременно в 1814 г., – «Уэверли» Вальтера Скотта и «Сэр Фердинанд английский» (Sir Ferdinand of England) Джеймса Брюера. Интуитивно мы приписываем «Уэверли» престиж приданого, а «Сэру Фердинанду» отводим скромную роль ежедневного цикория. Но на самом деле «Уэверли» был одновременно и большим прорывом, и книгой, которую читала вся Европа: приданое и овощи в одном.
Но если это так, то какой смысл в бесчисленных «Сэрах Фердинандах» нового цифрового архива? Когда-то мы ничего не знали об этих забытых книгах, а теперь кое-что о них знаем. Хорошо. Изменяется ли что-нибудь от того, что у нас есть это знание?
Относительно истории литературы мой ответ будет: нет. Пока что нет, по крайней мере. Переработка того, что мы знаем – да, но не
