Дальнее чтение - Франко Моретти
Рис. 10. Власть и законность в «Макбете»
Рис. 11. Власть и законность в «Короле Лире»
Рис. 12. Гамлет, акт 1, действие 2: два полюса пьесы
Рис. 13. Гамлет, акт 3, действие 2
Рис. 14. Гамлет, акт 5, действие 2
Клавдий при дворе… Это самая густая часть сети – шестиугольник, образованный Гамлетом, Клавдием, Гертрудой, Полонием, Офелией и Лаэртом, в котором каждый соединяется со всеми остальными, а кластеризация достигает 100 %. Кластеризация является техническим понятием теории сетей, которое Марк Ньюман (Mark Newman) объясняет таким образом: «Если вершина А соединена с вершиной B, а вершина B соединена с вершиной C, значит, существует повышенная вероятность, что вершина А также будет соединятся с вершиной C. На языке социальных сетей это значит, что друг твоего друга, скорее всего, будет и твоим другом»[260]. В этом значение кластеризации: А и C соединяются, треугольник замыкается, и когда это происходит, то повышается устойчивость этой части сети. Именно поэтому удаление Клавдия так мало влияет на сеть: он принадлежит области, которая уже очень сильно взаимосвязана и остается такой же крепкой как с ним, так и без него[261].
Рис. 15. Пространство Горацио
Случай Горацио противоположен: он занимает часть сети с настолько маленьким коэффициентом кластеризации (рис. 15), что без него она распадается. Горацио служит хорошим выходом в область сети, являющуюся прямой противоположностью стопроцентной кластеризации придворного пространства, – он ведет к периферии «Гамлета», где находятся персонажи с наименьшим количеством связей: с одним соединением с сетью, подчас с одной фразой. Совсем немного. Но как группа, эти периферийные персонажи делают нечто неповторимое – они указывают на мир за пределами Эльсинора: вельможа, матрос и послы, которые говорят с Горацио, и один из гонцов, говорящий с Клавдием, – это связи с «английской» сюжетной линией; Корнелий и Вольтиманд – с «норвежской», Рейнальдо – с «Францией» Лаэрта; священник и могильщик – с миром мертвых. Эти центробежные потоки – «придатки», как их иногда называют, – содействуют странному ощущению, что Эльсинор является только вершиной трагедийного айсберга: география как скрытое измерение рока, подобное генеалогии греческой трагедии. Генеалогия вертикальна, уходит корнями в миф, география же – горизонтальна и коренится в чем-то наподобие зарождающейся системы европейский государств.
Горацио
Я, возможно, преувеличиваю, когда проецирую на периферию этой диаграммы слова Наполеона, сказанные на Эрфуртском конгрессе, о том, что рок в наши дни – это политика. Но пространство Горацио: послы, гонцы, стражи, разговоры о зарубежных войнах и, конечно же, передача власти в конце пьесы – все это свидетельствует о том, что совсем скоро будет называться не Двором, а Государством. Двор, пространство стопроцентной кластеризации, где каждый всегда все видит и сам находится на виду, как в «Придворном обществе» Элиаса, на самом деле состоит из двух семей: Офелия, Лаэрт и Полоний; Клавдий, Гертруда и Гамлет. Мир Горацио более отвлеченный: он обменивается всего несколькими фразами с Клавдием и Гертрудой и ни разу не разговаривает с Полонием, Офелией и Лаэртом. Здесь, в частности, видно различие между сетью в моей работе и в другом исследовании: там Горацио соединяется с Полонием, Лаэртом и Офелией, поскольку они находятся вместе на сцене, и мне кажется, это неверно отображает смысл этого персонажа. Горацио является «слабой связью», в отличие от сверхсвязанных придворных семей. Слабой, то есть менее крепкой, но имеющей больший радиус – и более безличной, почти бюрократической, похожей на связи, описанные Грэхэмом Сэком в его исследовании «Холодного дома»[262].
Возможно, я делаю из этого слишком далеко идущие выводы, или Горацио действительно может быть фантастической полудогадкой Шекспира. Я говорю «полу», потому что в этом образе есть загадочная неразработанность. Возьмем Позу Шиллера. «Дон Карлос» в значительной степени является переработкой «Гамлета», а Поза определенно – переделка Горацио: очередной одинокий друг очередного одинокого принца в очередной эдипальной пьесе. Но для того чтобы Поза занимал центральное место, есть причина: он является новой фигурой, важной в современной пьесе, – идеологом. Есть нечто, что он хочет сделать. Кент находится рядом с Лиром из-за преданности; Макдафф около Малькольма – чтобы отомстить за свою семью. А Горацио?
У Горацио в пьесе есть функция, но не мотивировка. Нет цели, нет эмоций – нет языка, достойного «Гамлета». Я не могу представить себе ни одного персонажа в пьесах Шекспира, который занимал бы столь центральное место и был бы настолько плоским стилистически. Точно такой же плоский, как стиль Государства (или, по крайней мере, его бюрократии). Плоский, как типичные высказывания, которые мы встречаем на периферии «Гамлета», – приказы и новости: «…и мы хотим, / Чтоб ты, мой Вольтиманд, и ты, Корнелий.» (Акт I, сцена 2); «Какие-то матросы: и у них /Есть к вам письмо» (Акт IV, сцена 6). Приказы и новости должны избегать двусмысленности, и поэтому вокруг них падает «уровень образности» (если использовать понятие Франческо Орландо) пьесы, язык становится простым. И напротив, двигаясь к центру пьесы, уровень образности повышается – до каламбуров, которыми Гамлет отвечает Клавдию, и до монологов, занимающих, если можно так сказать, центр центра. Здесь возникает возможное предположение: разное использование языка проявляется в разных областях сети. Стиль, встроенный в сюжет как функция этого сюжета. Это был бы прорыв, и не только для литературоведения, которое не смогло создать единой теории сюжета и стиля, но также для культурологии в целом. Сюжет и стиль могли бы обеспечить уменьшенную модель для исследования двух основных свойств человеческих сообществ: сюжет помог бы понять, как обычный разговор двух индивидов превращается в сложные схемы из тысяч взаимодействий; а стиль –
