Дальнее чтение - Франко Моретти
И наконец – о политике. В нескольких статьях упоминается политическая подоплека «Мимесиса» Ауэрбаха или «Мировой республики литературы» Казановы. Я прибавил бы к ним две версии сравнительного литературоведения Лукача: ту, которая возникла в годы Первой мировой войны, когда в «Теории романа» и связанной с ней (но оставшейся неоконченной) книге о Достоевском он задавался вопросом о том, можно ли вообще вообразить себе мир вне капитализма; и ту, которая сформировалась в тридцатые в качестве пространных размышлений о важности немецкой и французской (и частично русской) литературы для политики противоположного толка. Пространственно-временной горизонт Лукача был узок (XIX в. и три европейские литературы, и еще Сервантес в «Теории романа» и Скотт в «Историческом романе»); ответы у него были непрозрачные, педантичные, мещанские – или того хуже. Но преподанный им урок – в том, что воплощение его компаративистского замысла (Западная Европа или Россия; Германия или Франция) – это одновременно попытка понять великие политические дилеммы того времени. Другими словами: то, как мы представляем себе мировую литературу, отображает наше видение мира. «Гипотезы» – это попытка представить ее себе на фоне беспрецедентной возможности, что весь мир может быть подчинен единому сильному центру – центру, который на протяжении длительного времени удерживал настолько же беспрецедентную символическую гегемонию. Анализируя один аспект предыстории нашей современности и делая предположения о возможных последствиях, я, может быть, преувеличил важность этого факта или же взял неправильный курс в целом. Однако связь между проектом и фоном остается в силе, и я уверен, что в будущем она станет источником значимости и важности для того, чем мы занимаемся. В этом отношении начало марта 2003 г., когда я пишу эти строки, – чудесный и парадоксальный момент, когда после 12 лет бесспорной американской гегемонии миллионы людей по всему миру выражают свое крайнее несогласие с американской политикой. Как люди, мы должны сейчас радоваться. Как историки культуры – задуматься.
Глава 6.Эволюция, миросистемы, Weltliteratur
Вплоть до этого момента статьи в «Дальнем чтении» были организованы с помощью своего рода невидимого маятника, попеременно затрагивающего то эволюцию («Европейская литература Нового времени», «Литературная бойня»), то миросистемную теорию («Гипотезы», «Планета Голливуд»). Мысль о том, что с этим маятником может быть что-то не так, – или, иными словами, что эти две теории несовместимы, – никогда не приходила мне на ум. Обе они крайне материалистичны, обе историчны, обе опираются на большой массив эмпирических данных… Чего еще желать?
Получив приглашение сделать доклад в Валлерстайновом Центре Фернана Броделя, я вынужден был рассмотреть этот вопрос более подробно. Оглядываясь назад, могу сказать, что в «Эволюции, миросистемах, Weltliteratur» хорошо показаны концептуальные отличия между этими двумя теориями и хуже продемонстрировано, как эти различия соотносятся с двумя долгими периодами в истории самой литературы[150]. Однако в статье не была рассмотрена основная проблема, возникающая при использовании естественных наук в качестве концептуальной модели для социальной истории.
Под основной проблемой имеется в виду не оппозиция между общим и частным, объяснением и интерпретацией, случайным и умышленным, дальним и пристальным и т. д. – во всех этих случаях я однозначно на стороне естественных наук. Однако существует вопрос, который мне кажется действительно неразрешимым: в эволюции нет понятия, соответствующего идее социального конфликта. Конкуренция между организмами или похожими видами присутствует, как и гонки вооружений, случающиеся между хищниками и их жертвами; однако нет ничего похожего на конфликт, следствием которого может быть трансформация целой экосистемы. И это проблема не одной лишь эволюции; насколько мне известно, у теории комплексных систем и теории сетей есть то же слепое пятно, непозволительное для любой теории культуры или общества.
Мой следующий исследовательский проект, посвященный трагическому конфликту и теории сетей, возможно, поможет мне ответить на этот вопрос. При этом, перечитывая статью для предлагаемого сборника, я также понял, что примерно с этого времени эволюция и миросистемная теория стали играть намного менее важную роль в моих исследованиях. Отчасти причиной было осознание их возможных недостатков, однако решающее значение имело возрастание важности количественных методов для моих исследований в Стэнфорде, которое в конце концов привело к созданию Литературной лаборатории в 2010 г. Дело не в том, что количественные данные как-то противоречили положениям эволюции или миросистемной теории. Они предоставили такое огромное количество эмпирического материала, что я оказался к нему совершенно не готов, и поэтому на пару лет я забыл о теоретическом каркасе, вплотную занявшись бесконечными опытами. Сейчас, когда я это пишу, результаты этих опытов наконец-то начинают обретать форму, и период отсутствия теории заканчивается. На самом деле, мир Digital Humanities, цифровых гуманитарных наук, понемногу начинает ощущать потребность в обобщающей теории для нового литературного архива. Следующая встреча эволюционной теории и исторического материализма состоится именно на этой новой эмпирической территории.
* * *
Хотя термин «мировая литература» существует уже почти два столетия, мы до сих пор не можем определить, хотя бы примерно, к чему же он относится. У нас нет набора понятий, нет гипотезы, которая помогла бы упорядочить бескрайнее количество данных, называемое мировой литературой. Мы не знаем, чем является мировая литература.
Предлагаемая статья не заполнит эту лакуну. Но в ней будут в общих чертах сопоставлены две теории, которые, как мне всегда казалось, прекрасно подходят для выполнения этой задачи: теория эволюции и миросистемный анализ. Я начну с описания их возможного вклада в изучение истории литературы, потом проанализирую их совместимость и под конец набросаю новый облик Weltliteratur, возникающий в результате их связи[151].
I
Несложно понять, почему эволюция является хорошей моделью для описания истории литературы: это теория, объясняющая необычайное разнообразие и сложность существующих форм с точки зрения исторического процесса. По сравнению с привычным литературоведением, в котором формальные теории обычно игнорируют историю, а исторические исследования – формальную теорию, для эволюции форма и история – две стороны одной медали или, если воспользоваться эволюционной метафорой, возможно, два измерения одного и того же дерева.
Рис. 1 – единственное изображение во всем «Происхождении видов», оно появляется в четвертой главе «Естественный отбор», в части «Дивергенция признака». Дарвин называет это дерево в тексте «диаграммой», словно подчеркивая то, что она должна иллюстрировать взаимосвязь между двумя переменными: история находится на вертикальной оси, обозначающей постепенное течение времени (каждый промежуток – «тысяча поколений»), а форма – на горизонтальной оси, показывающей морфологическую диверсификацию, которая
