Дальнее чтение - Франко Моретти

Рис. 1. Дивергенция признака

Рис. 2. Языковые деревья

Горизонтальная ось показывает формальную диверсификацию… Но Дарвин употребил более сильные слова: он говорит об «этом довольно сложном вопросе», потому как формы не просто «изменяются», они все больше отличаются друг от друга. То ли в результате геоисторических случайностей, то ли под действием специального «принципа» (насколько мне известно, вопрос остается открытым) расхождение пронизывает всю историю жизни, определяя ее морфологическое пространство как расширяющееся по своей сути. «Дерево можно рассматривать в качестве упрощенного изображения матрицы расстояний», – пишут Кавалли-Сфорца, Меноцци и Пиацца в методологическом предисловии к «Истории и географии генов человека». Схема 2, на которой генетические группы и языковые семьи ответвляются друг от друга одновременно и географически, и морфологически, ясно демонстрирует, что они имеют в виду: дерево дает возможность показать, насколько далеко одна форма отошла от другой или от их общего предка.

Теорию, центральной проблемой которой является многообразие форм, существующих в мире, которая объясняет их как результат дивергенции и ветвления и интерпретирует расхождение как процесс пространственного разделения, – вот что эволюционная теория может предложить истории литературы. Много разных форм в прерывистом пространстве – далеко не самый плохой отправной пункт для изучения мировой литературы.

II

В миросистемном анализе другой набор координат, потому что вследствие появления капитализма множество независимых пространств, необходимых для происхождения видов (или языков), резко сокращается до всего лишь трех позиций: ядра, периферии и полупериферии. Мир становится единым и неравномерным: единым, потому что капитализм повсюду на планете ограничивает производство, и неравномерным, потому что сеть обмена нуждается в четком разграничении этих трех областей и поддерживает его.

Привлекательность этой теории для исследователя литературы тоже легко понять. С ее помощью мы наконец-то можем уловить единство мировой литературы, которую Гете и Маркс называли Weltliteratur. Эта теория отражает внутреннюю связанность литературной системы: подобно капитализму, Weltliteratur едина и неравномерна, и развитие различных ее компонентов – многочисленных национальных и локальных литератур – часто зависит от их положения внутри системы как целого. Итамар Эвен-Зохар («полисистемная теория» которого довольно близка к миросистемному анализу) выразил это очень точно, сказав, что в интернациональной литературной системе «не существует симметрии»: сильные литературы, находящиеся в ядре, постоянно «вмешиваются» в траекторию развития литератур периферийных (в то время как обратный процесс практически никогда не происходит) и таким образом постоянно увеличивают неравенство внутри системы.

Занимаясь исследованиями международного рынка романов XVIII и XIX вв., я пришел к выводам, очень близким к выводам Эвен-Зохара. Основным механизмом, с помощью которого этот рынок функционировал, была диффузия: книги, производимые в ядре, непрерывно экспортировались на полупериферию и периферию, где их читали, ими восхищались, имитировали и превращали в образцы для подражания, – как следствие, они вовлекали эти литературы в поле своего влияния, на самом деле «вмешиваясь» в их самостоятельное развитие. Такая асимметричная диффузия придает литературной системе удивительное однообразие: последовательные волны эпистолярных романов, или исторических романов, или романов тайн доминировали повсюду – и часто, как в случае современных голливудских боевиков, на небольших рынках периферийных культур это доминирование проявлялось даже сильнее, чем в странах, откуда эти жанры начали свое движение.

Представление о мировой литературе как о единой и неравномерной – вот в чем состоял вклад миросистемного подхода. Международные ограничения, наложенные на литературу, – это те рамки, при помощи которых мировой рынок сдерживает наше воображение. «Диффузия является большой консервативной силой в истории человечества» – писал А. Л. Крёбер, и он был абсолютно прав.

III

Трудно придумать более четкое противопоставление. Эволюция делает акцент на диверсификации существующих форм, осуществляемой путем видообразования, тогда как миросистемный анализ – на единообразии (или, по меньшей мере, на ограничении разнообразия), которое навязывает диффузия. Конечно же, я упрощаю: эволюция предполагает мутацию и отбор (т. е. как создание, так и устранение разнообразия), а миросистемный анализ учитывает различные позиции в международном разделении труда. Тем не менее обратим внимание на заглавия: «Происхождение видов» (множественное число) и «Современная жиросистема» (единственное число) – грамматика хорошо указывает на противоположность этих исследовательских проектов. Географические основания двух теорий тоже противопоставлены друг другу: знаменитое открытие Дарвина случилось на архипелаге, потому что для происхождения видов («аллопатрического видообразования» Эрнста Майра) необходимо, чтобы пространство было разделено на отдельные участки; а международная торговля в рамках современного капитализма соединяет общества, разделенные океанами, и делает их элементами единого, непрерывного географического пространства.

Теория диверсификации и теория единообразия. Очевидно, что они несовместимы. И так же очевидно, что они обе объясняют важные аспекты мировой литературы. Они обе являются правильными, хотя и не могут быть правильными одновременно[152]. Или, если точнее, они не могут быть правильными, если только сама литература не функционирует двумя полностью несовместимыми способами.

Эта идея может показаться абсурдной, однако она имеет историческое и морфологическое основание. Исторические доводы просты: и диверсификация и единообразие одновременно характерны для истории литературы потому, что они появлялись в различные эпохи и вследствие различных социальных механизмов. Диверсификация – результат (относительной) изолированности культур, существовавшей с момента их возникновения до относительно недавнего времени; единообразие появляется намного позже, примерно в XVIII в., когда международный литературный рынок обретает достаточную силу, чтобы подчинить (или начать подчинять) себе эти отдельные культуры. Опять же, я упрощаю – и раньше случались эпизоды всеобщей диффузии (как, скажем, увлечение петраркизмом в позднем Средневековье), и так же имели место более поздние примеры диверсификации. Однако идея в том, что для каждого из этих двух принципов характерно «избирательное сродство» с определенной социоисторической организацией и что, грубо говоря, мы совершили переход от одной к другой.

Такова историческая подоплека в общих чертах. Морфологическое основание – иного свойства. До сих пор я имплицитно принимал посыл эволюционной теории о том, что в литературе, как и в природе, разнообразие равняется дивергенции, то есть что новые формы образуются исключительно путем ответвления от уже существующих форм через определенного рода мутации. Если бы это было так, то диффузия (а вместе с ней и миросистемный подход) мало давала бы для объяснения литературных инноваций: теория диффузии прекрасно подходит для объяснения того, как формы перемещаются, однако не может объяснить, как они изменяются, просто потому, что диффузия не умножает формы, а уменьшает их количество, расширяя пространство, занимаемое лишь одной из них. Диффузия является большой консервативной, а не творческой силой в истории человечества.

В литературе, как и в природе, разнообразие равняется дивергенции… Но что, если конвергенция различных видов тоже создает новые формы?

IV

Этот вопрос многим читателям может показаться