Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев
Весьма характерно, что вся эта согласительная процедура не была простой формальностью: чиновники Лифаньюань действительно проводили детальный анализ дела и не ограничивались простым утверждением присланного им решения сейма. Так, по итогам рассмотрения первого дела маньчжурские чиновники существенно изменили наказания, определенные сеймом Тушетуханского аймака, и, более того, признали виновными в его совершении также аймачные власти, руководство которых (председатель сейма Сундэвдорж и хошунный князь Уржинжав) было лишено жалованья за определенный период времени [Bawden, 1969a, p. 87–88]. Это соответствовало положениям «Лифаньюань цзэли» о привлечении монгольских правителей к ответственности за сами факты совершения преступлений в их владениях [Legrand, 2018, p. 135], а также свидетельствовало о том, что маньчжурские чиновники не слишком-то церемонились с подчиненными им монгольскими Чингисидами. При рассмотрении второго дела Лифаньюань проявил еще более принципиальную позицию: усмотрев в полученном от сейма решении халатное отношение к разбирательству, маньчжурское ведомство перенаправило дело для рассмотрения маньчжурскому и монголькому амбаням Урги, хотя по закону они не являлись вышестоящей судебной инстанцией по отношению к Тушетуханскому аймаку [Bawden, 1969b, p. 576]. Это говорит о свободе усмотрения цинских властей в отношении организации судебного процесса во Внешней Монголии и, соответственно, об уменьшении самостоятельности местных судов всех инстанций [Constant, 2007, p. 252–253; Heuschert-Laage, 2017, p. 240–245; Legrand, 2018, p. 136].
По сути, мы можем наблюдать в данном случае достаточно редкий для тюрко-монгольской судебной практики пример работы кассационной инстанции, свидетельствующий как раз об усилении в правовых реалиях Монголии (в том числе и Внешней – Халхи) влияния цинского законодательства и, следовательно, инкорпорации ряда элементов судебного процесса, характерных для Китая, но не свойственных кочевым народам Евразии.
Правовой основой для принятия решений Лифаньюань по данным делам никак не могло выступать собственно монгольское законодательство, ведь, например, в «Халха Джирум» дзасаки – правители хошунов и аймаков – определялись как высшие инстанции, принимавшие судебное решение по делам в своих владениях. Поэтому основными источниками, на которые ссылались в заключениях чиновники палаты, выступали именно «Цааджин бичиг» и «Лифаньюань цзэли». Обратим внимание на то, что содержание таких заключений отчасти и стало причиной принятия последнего акта: первый, созданный еще в XVII в., во-первых, уже не отражал реальной ситуации конца следующего столетия, во-вторых, в большей степени касался уголовных и в меньшей – процессуальных отношений [Рязановский, 1931, c. 84]. Принятие «Лифаньюань цзэли» преследовало цель заполнить этот пробел и законодательно закрепить судебную подчиненность халха монголов маньчжурским властям, поэтому в данный документ было включено значительное число норм процессуального права [Тутаев, 2021а; 2021б; Constant, 2007, p. 250].
К другим проявлениям китайско-маньчжурского влияния в процессуальной сфере, несомненно, нужно отнести формализацию следствия и судебного разбирательства: все действия должностных лиц и полученные доказательства подробно протоколировались, что не было характерно для традиционного монгольского судопроизводства. Ч.Р. Боудэн обратил внимание на то, что в некоторых случаях показания разных участников процесса совпадали дословно, и сделал обоснованный вывод, что чиновники-секретари, стремясь соблюсти формальное требование письменной фиксации расследования и суда, порой просто в точности воспроизводили однажды записанное свидетельство, приписывая его в качестве аналогичных показаний и другим участникам процесса, прежде всего свидетелям [Bawden, 1969a, p. 77]. Таким образом, монгольские судебные чиновники в рассматриваемый период следовали в большей степени букве, нежели духу нормативных требований, предъявляемых маньчжурами к организации судебного процесса в Халхе.
Тем не менее мы не разделяем вывод Ч.Р. Боудэна об отсутствии в Монголии развитых процессуальных отношений [Ibid., p. 90]. Знакомство с материалами анализируемых дел убеждает нас в том, что власти Халхи соблюдали все основные стадии судебного процесса: возбуждение дела, предварительное следствие, оценка доказательств, судебное разбирательство и вынесение приговора. Применялись также разнообразные виды доказательств: показания участников процесса и свидетелей (получаемые порой даже с помощью пыток), осмотр места происшествия и тела потерпевшего и проч. Все эти элементы процессуальных отношений находят отражение в более ранних памятниках монгольского права[240], а значит, не являются следствием исключительного влияния маньчжурских правовых предписаний для монголов. Вместе с тем со временем цинские принципы и нормы права все больше инкорпорировались в монгольское процессуальное право, что обусловило принятие в начале XIX в. нового варианта «Лифаньюань цзэли» (1815 г.) [Heuschert, 1998, p. 317].
Таким образом, можно отметить, что, хотя каждый князь в собственном хошуне, казалось бы, имел возможность полностью распоряжаться своими подданными и в административном, и в судебном отношении, он находился при этом под жестким контролем вышестоящих властей – руководства чуулгана. Оно, в свою очередь, должно было отчитываться уже перед цинским ведомством Лифаньюань, которое от имени императора утверждало решения монгольских вассальных правителей или же пересматривало их, предлагая собственные. Такие решения были окончательными для монголов, даже если они являлись потомками Чингис-хана, наследственными правителями и имели кровное родство с императорской фамилией (как упомянутый глава чуулгана Сундэвдорж). При этом ни в коей мере не учитывались монгольские правовые акты (в том числе уложение «Халха Джирум», бывшее формально основным источником права во Внешней Монголии [Bawden, 1969a, р. 83]), все зависело исключительно от усмотрения столичных маньчжурских чиновников. Нельзя также не обратить внимания на то, что маньчжурские чиновники нередко усматривали составы должностных преступлений там, где монголы их игнорировали или вообще не считали за противоправные деяния. Это касалось, например, нарушения правил перемещения населения (что влияло на число налогоплательщиков) или недобросовестного выполнения представителями монгольской администрации своих служебных (в том числе процессуальных) обязанностей. Соответственно, наказания за такие преступления в монгольском праве отсутствовали. И неудивительно, что в подобных случаях применялось непосредственно маньчжурское законодательство, например при лишении жалованья на определенный срок [Тайцин гурунь, 1783, с. 265, 273, 284 и др.].
§ 30. Суд ханский и суд имперский: дело султана Внутренней Орды Каипгали Ишимова
В течение длительного времени в Казахской степи, пребывавшей под властью Российской империи, сохранялись национальные институты
