Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев
Второе разбирательство, случившееся в 1790 г., было связано с попыткой убийства того же князя Уржинжава и его жены служанкой по предварительному сговору.
Согласно данным первичного расследования, на стене юрты князя Уржинжава, как раз напротив того места, где он спал, дважды были обнаружены прорезы, проделанные ножом, но попытки выяснить, кто их сделал, ни к чему не привели. Однако некоторое время спустя ночной сторож обнаружил около юрты князя девушку по имени Омбон, у которой там не было никаких дел. Когда ее задержали и допросили, выяснилось, что она (как и дочь Дашджид в предыдущем деле) была отдана в рабыни в качестве компенсации за кражу коней, совершенную ее отцом. Не выдержав сурового отношения хозяев, она решила покончить с собой, правда выбрав для этого довольно странный способ – колдовство. Якобы она услышала от родителей, что некий слуга сделал разрез на юрте и вымазал сажей ее вход, после чего умер, и решила сделать точно так же, украв нож у старухи по имени Дулан. На другом допросе она попыталась отрицать свои прежние показания, заявив, что юрту князя разрезали некий скотник Чавга и его жена Баяр. Однако на очной ставке с ними была вынуждена признать, что разрезы – ее рук дело. В результате туслагчи Дашдондов, ведший расследование, оказался в затруднении, поскольку использование девушкой ножа наводило на мысль о покушении, но доказательств для выдвижения такого обвинения не хватало. Поэтому чиновник направил в ямынь чуулгана свой доклад, сам попросив помощи в расследовании у вышестоящего начальства [Bawden, 1969b, р. 573–575].
Как и в деле 1788 г., начальство чуулгана решило провести дополнительное расследование, однако его намерениям воспрепятствовала смерть Чавги. В результате дело было свернуто, и глава чуулгана направил подробный отчет со всеми зафиксированными показаниями по делу в Лифаньюань. Однако чиновники цинского ведомства не без оснований усомнились в тщательности проведенного расследования, а потому отказались утвердить его результаты и проигнорировали предложения о наказании. Вместо этого они направили дело амбаням (наместникам) Урги, столицы Халхи, для дополнительного расследования, которое дало совершенно иные результаты.
Прежде всего выяснилось, что, как и в случае с Дашджид, дело о краже коней, имевшее место в 1784 г., было проведено крайне поверхностно, и отец Омбон, обвиняемый в этом преступлении, оказался невиновен, что, соответственно, делало незаконной продажу в рабство самой Омбон. Далее девушка дала новые показания по делу о попытке убийства, продемонстрировав, как отметили следователи, свое простодушие: оказывается, она вступила в интимную связь с Чавгой, который посоветовал ей убить князя, уверив, что после его смерти она вернется домой, а сам Чавга разведется со своей женой и женится на ней. Она несколько раз попыталась убить князя и его жену (о чем свидетельствовали и разрезы на палатке, совершенные в разное время), на которых была обижена за дурное обращение, но упорно заявляла, что делала это только по поручению самого Чавги, за которого хотела замуж. Чиновники признали, что подозреваемая слишком молода и простодушна, чтобы и в самом деле задумать и осуществить подобное преступление самостоятельно.
Баяр, жена (вернее, уже вдова) Чавги, подтвердила, что Омбон имела связь с ее мужем, из-за чего между супругами произошла ссора, дошедшая до драки. Но также она сообщила и об обстоятельствах смерти своего мужа, которые служат яркой иллюстрацией к процессуальным способам получения доказательств в виде признания: согласно ее словам, чиновники, которые допрашивали Чавгу, не давали ему спать, подвешивая на ремнях и ставя на колени с тяжелым грузом на плечах, в результате чего его болезнь обострилась и он умер [Ibid., р. 577–580].
Полученные показания позволили властям Урги представить новое решение по делу, которое, в свою очередь, было отправлено на утверждение в Лифаньюань. Ургинские чиновники установили, что Омбон оказалась наказана уже самим фактом обращения ее в рабство; других женщин, фигурировавших в деле, признали невиновными. Установив личность торговца, купившего лошадей, за которых отвечал отец Омбон (обвиненный поэтому в их краже), следователям удалось вернуть лошадей их законному хозяину и тем самым закрыть дело об их хищении. Примечательно, что в отчете ничего не говорилось об обстоятельствах смерти Чавги: по словам его составителей, тот был подвергнут допросу с пристрастием, но поскольку плохо себя чувствовал, вскоре умер, а находившиеся на его теле потертости в области подмышек (от ремней, к которым его подвешивали) и на коленях сами по себе не являлись причиной смерти, поскольку не привели к повреждению жизненно важных органов. Тем не менее никаких собственных рекомендаций ургинские чиновники своим коллегам из Лифаньюань не предложили, подчеркнув сложность дела, недостаточность доказательств и, самое главное, отсутствие в монгольском праве положений об ответственности за такое преступление, как посягательство на жизнь хошунного князя [Ibid., р. 581–583].
Лифаньюань, тщательно рассмотрев материалы дела, пришел к выводу, что вина Омбон установлена и, значит, она подлежит наказанию. А поскольку подобного рода наказание не предусмотрено Монгольским уложением («Цааджин бичиг»), следует наказать ее по Уголовному уложению империи Цин, согласно которому раб или иное зависимое лицо за покушение подлежит казни. Соответственно, если бы Чавга не умер, его следовало бы обезглавить как инициатора покушения на убийство. Но поскольку Омбон действовала не сама и к тому же не преуспела в попытке убийства, то ее согласно тому же Уголовному уложению надлежит наказать 100 ударами палкой и ссылкой за 2 тыс. ли. Однако, приняв во внимание и ее незаконное обращение в рабство, и то, что она действовала несамостоятельно, маньчжурские чиновники предложили освободить Омбон от наказания палками и сослать в провинцию Гуандун в качестве рабыни солдат местного гарнизона. Кроме того, они наложили наказание на князя Уржинжава, который, не разобравшись в деле о краже лошадей, привлек к ответственности отца Омбон, заставив его отдать дочь в рабство, – в результате было предписано сместить князя с поста правителя хошуна. Несколько его подчиненных, которые участвовали в том же деле и, соответственно, также проявили некомпетентность, были приговорены к штрафу в размере трех «девяток» скота с каждого, а председатель чуулгана князь Сундэвдорж за сворачивание дела – к лишению годового жалованья (хотя по закону можно было лишить его жалованья и на полгода) [Bawden, 1969b, р. 584–588].
Изучение материалов следствия по двум делам позволяет выяснить, в какой мере цинские нормы и принципы уголовно-процессуального права повлияли на суд и процесс во Внешней Монголии.
