Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
…СПРОСИ НАС… И МЫ ОТВЕТИМ ТЕБЕ… — так смягчался вчера голос‑в‑камне — ровно настолько, насколько камень способен стать мягче.
Луций безропотно и послушно смотрел, куда было велено.
Железные побеги посередине дома — ослабили тугие узлы, и Шипастый Трон спрятал торчащие в разные стороны колючки, спрямил пилообразные края у цепких подлокотников, притупил остро заточенные лезвия, на которых уже засохла и почернела его кровь. Корни у этого Трона — пятью панцирными змеями уходили под глубоко землю.
…ЕСЛИ БЫ МЫ ЗАХОТЕЛИ… — объяснял ему голос‑от‑которого‑подскакивал‑в‑кучах‑каменный‑щебень, — ТО ЭТИ КОРНИ ТЯНУЛИ БЫ ИЗ ЗЕМЛИ ЗОЛОТУЮ СОЛЬ И ИСПУСКАЛИ БЫ ЕЕ ИЗ СТВОЛА, СЛОВНО МЛЕЧНЫЙ СОК…
…НО МЫ — НЕ ХОТИМ…
…ЖЕСТОКИЕ ЭТИ ВСХОДЫ РАСТУТ НЕ РАДИ ТОГО, ЧТОБ ОДАРИВАТЬ, А ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВНУШАТЬ ТРЕПЕТ…
…ТЫ, НОВЫЙ НАМЕСТНИК НУЖЕН, ЧТОБЫ ВЫСАЖИВАТЬ СЕМЯ И ПЕСТОВАТЬ ВСХОДЫ, НО НЕ СПЕШИ ПОЖИНАТЬ ПЛОДЫ…
…И ПОТОМУ НЕ БУДЕТ ТЕБЕ ПЛОДОВ, И НЕ БУДЕТ ТЕБЕ ЖАТВЫ, ПОКА НЕ ЗАСЕЕШЬ ВЕСЬ ГОРОД…
…НЕ НОЙ ЖЕ, ОРОШАЙ СВОЕЙ КРОВЬЮ ЗЕМЛЮ У КОРНЕЙ…
…ВЗРЫХЛЯЙ ПОЧВУ, КУДА НАШИ КОРНИ ЕЩЁ НЕ ДОТЯНУЛИСЬ…
…СЛУЖИ НАМ… И ПУСТЬ ВСЕ ПРОЧИЕ — СЛУЖАТ ТЕБЕ…
Голос орал, перекрикивая сам себя. Вчера он словно разделился, и из одного глухого баса родилось множество иных голосов — тонких и низких, пронзительных и утробных. Так жандармская плеть из толстого плетёного ремня разделяется на своём конце пучком жгучих хлыстов. Так волосяная кисть Духовника от общего тугого узла распадается пучком колючей щетины.
Всю прошедшую ночь Луция бичевали этой плетью и этой кистью будоражили свежие раны…
А сейчас, сырым предрассветным утром — было совсем тихо. Луций вдруг понял, что и очнулся он — от ватной этой тишины.
Город — будто вымер. Луций снова вскарабкался на стену, и слушал оттуда — ветер тихонько веял со стороны Похоронной Ямы, и мошкара беззвучно роилась в потёмках. Луций довольно долго просидел верхом на стене, нахохлившись, как петух, что взлетел на жердь раньше рассвета… Сначала он пережидал звон в ушах, потом пережидал тишину, которая, как оказалось — и порождала этот звон.
Постепенно способность слышать обыденные звуки пробуждающейся в городе жизни возвращалась к Луцию — ветер порой доносил до его ушей скрип шагов, которыми жандармские часовые мерили выход с Ремесленной. Издалека, со стороны Храмовой Площади — что-то нескончаемо дребезжало. Это было похоже на звук от колес телег, слишком уж многочисленных… Луций не успел точно этого определить — скоро должно было рассвести. Ночная тьма неуклонно серела, и торчать тут, на высоте, на виду у стрелков — становилось опасным.
Луций спустился обратно в молчаливое и прокопчённое насквозь жерло дома старого Линча. Там — по‑прежнему плавала густая тишина, и она тревожила его, пугала. Тишина означала что-то важное, но Луций никак не мог понять — что именно… Почему молчат Каменные Рты, почему не торопят его… не говорят, что делать?
Он попытался сам пробудить голос‑из‑камня, и разворошил киркой всю груду щебня, наваленную в углу… потом расковырял и пару зияющих поперёк земли трещин, но так ничего и не добился. Голос безмолвствовал… и не у кого было просить совета.
Ночь умирала — бледно и немощно, будто старуха, давно пережившая детей своих… Луция колотила дрожь — мелкая, как предчувствие собственной смерти. Кольцо на пальце было живо, но пульсировало как-то слабенько, бесцельно — не проливая крови, а лишь кратковременно выдавливая из вчерашней раны жижу, как из влажной тряпки, и рана тут же впитывала её обратно. Голос молчал…
Лишь когда крепчал ветер, то приносил ему жуткие звуки — истошно выла и выла собака со стороны Похоронной Ямы. И, вторя этому вою, беспокойно раскачивалась сухая трава снаружи, и то, что теперь жило в ней — рыскало, толчками расталкивая стебли… искало того, кому можно было бы вцепиться в глотку, но не находило.
Вконец отчаявшись, Луций сам затеял провести ещё один Ритуал… В конце концов он ведь всё‑таки сделался Болтуном и, быть может, кровь его и в этот раз окажется способна разговорить камень…
Ни разу не читавший Чёрной Книжицы, а теперь и не слышавший подсказок Голоса — он действовал наугад. Словно слепой, ощупывая руками стены, он шёл и шёл по кругу в каменном своём мешке. Да, он оказался прав — трещины в кирпиче узнавали Луция по прикосновениям, змеились, обкусывая поджившую корку на его руках. Целиком накрытые ладонями, эти трещины складывались в объёмные символы, странные и незнакомые, но читать их всё‑таки как‑то получалось — если он понимал неправильно, то твёрдые каменные зазубрины хватали его за пальцы и, не беря во внимание естественный ход суставов, гнули их, располагая пальцы так, как было надо. А едва он отнимал руку от стены, то символы исчезали тотчас, оставляя поверх кирпичной кладки лишь причудливый орнамент трещин, который полностью повторял их, но не значил уже ничего…
Но стоило вернуть руку, стоило позволить камню жевать и дальше его пальцы — всё возвращалось. Трещины снова обретали смысл, их чернота беззвучно вопила под ладонями, и вопли эти легко сдирали кожу у него с рук, будто бешено вертящийся точильный круг.
К пятому кругу Луций разобрался с этой безумной азбукой и теперь просто шёл от знака к знаку, от символа к символу — постигая их, и оставляя, как плату за знание, бледно‑кровные пятна и лоскуты кожи, соскобленные с ладоней.
Например, вот это сочетание трещин и выщерблин означало — МЫ ПОЧТИ УСПЕЛИ, ОСТАЛОСЬ НЕМНОГО…
А если сойти руками чуть левее, то кирпич кривился в грозном предупреждении — ОПАСНОСТЬ УГРОЖАЕТ ТЕБЕ, НАМЕСТНИК …
Совсем более не жалея рук, Луций размашисто чиркнул ими по стене и получил ещё два указания — он узнал ту сторону, с которой придёт беда, и узнал время её прихода. РАССВЕТ…
ПЕРВЫЙ ВЗДОХ ЗЕМЛИ, ПЕРВЫЙ ВЫДОХ ТУМАНА…
БЕРЕГИСЬ, НОВЫЙ НАМЕСТНИК…
Следовало сберечь хоть немного крови. Дать ей восполнится. Кровь ещё потребуется ему… Утром. Когда рассветёт… Первый выдох тумана… что бы это не значило.
Он оборотил лицо к сплошной стене бурьяна и мысленно позвал Кривощёкого. Тот явился через минуту — трава сама собою расступалась перед ним.
Кривощёкий так же, как и он сам — еле-еле
