Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Старик говорил им:
— Новый справедливый Наместник пришёл в город…
— Кто? Как? Зачем? — вопросы сыпались так часто, что любая молотилка, щедро стреляющая гороховой шелухой — и та позавидовала бы…
— Захлопните рты, люди глупые, освободите слух свой от пустых домыслов… Новый Наместник станет таким, каким сам быть захочет — он и мал ростом, он и великан, шагающий над крышами… Он и лют, как некормленый зверь, он и великодушен, как старший брат, наказывающий брата младшего за проказы или непочтительность… Всё, на что он посмотрит, станет Его — он придёт и возьмёт, он подержит и бросит, но это не значит — подержал и вернул… Сам огонь бережёт его, сама Глина его хранит, сама земля питает…
Насколько люди помнили то, что уже десяток лет начитывали им Духовники из Чёрной Книжицы — в этих речах старика не было покуда особой крамолы…, но очень скоро слушавшие и промеж собой заговорили шёпотом.
Чем дальше полнела и желтела луна — тем осторожнее становился шёпот у шатров и костров, и тем сильнее пугали горожан россказни старика:
— Ибо слово Его — Истина, и слова Его таковы: «МОЛИТЕСЬ СВОИМ БОГАМ, А НЕ ЛЖЕЦАМ, ЧТО ГОВОРЯТ ЗА НИХ… МОЛИТЕСЬ ГЛИНЕ И МНЕ, НОВОМУ НАМЕСТНИКУ ЕЁ…» Скоро Он выйдет к людям, и в Его руке будет двурогий железный жезл, пред коим надлежит склоняться ниц и коий надлежит лобызать… На Его пальце будет железный перстень, кровь на коем отвердела в камень‑рубин, перстень тот венчающий… У ног Его вечно ночуют два огромных пса в образе человеков. И ещё двое Ему помогают — один верный и цепной, что не имеет видимого тела, но сторожит обитель Его, а другой — пронырлив и вездесущ, как крыса, только с тремя ноздрями…
Среди шатров пошёл слух, что старший Духовник воззвал к городу — схватить этого старика и выдать властям, а господин полицейский Урядник даже пообещал награду за его поимку.
Кое-где зашептались, мысленно уже пересчитывая золото… На пустыре между шатров снова начали патрулировать жандармы, конные и пешие. И в самом городе разъезды метались туда‑сюда по мощёным дорогам, цокая подковами и бряцая примкнутыми штыками на полном скаку — к Плешивому току и обратно. Только каким‑то чудом этого старика не изловили тотчас…
— Вы знаете, отчего в Чёрных Книжицах не шелестят страницы? — спрашивал старик, и слушавшие его — так и замирали с распахнутыми ртами.
— Вы знаете, что Духовники не читают вам их от корки до корки?
— Вы знаете, что иные страницы не открывались ими так давно, что срослись уже в единый слой, в единый рубец, как рано или поздно срастается лоскут кожи, прибинтованный поверх раны? Духовники забыли, кто им Хозяин. Нет, они сами решили побыть хозяевами — пока настоящий их Хозяин спит. Но любой сон не вечен… любая тьма, даже самая непроглядная — рано или поздно должна быть рассеяна! Верьте своим богам, а не их нечестивым лакеям! Верьте Новому Наместнику!
Толкались потом среди горожан землекопы во всём коричневом — как на подбор мрачные, немногословные, с цепкими жилистыми руками:
— Где тот старик, кто его видел? Ты? Куда он пошёл?
От землекопов отворачивались, привычно и тихо их ненавидя.
В отличии от жандармского начальства, Землекопы ничего не сулили в награду — но это оттого лишь, что им нечего было посулить. Несмотря на свою сплочённость, Землекопы оказались бедны, как рудничные мыши… Но к середине ночи их терпение иссякло, и они начали сулить жизнь…, а тех, кто старика видел, но хранил молчание — грозились втоптать в Глину по самые брови. Угрозы пока ещё оставались лишь угрозами, но иные не выдерживали натиска, не выдерживали взгляда этих обесцвеченных шахтою глаз, не выдерживали вида крепких кулаков, остро пахнущих толчёной землёй — украдкой показывали пальцем… туда, мол…
Землекопы устремлялись в погоню, но лишь напрасно бегали от костра к костру — странный старик нигде не задерживался на срок больший, чем занимала его речь… Он не присаживался к огню, не принимал приглашений и подношений, просто говорил и шёл дальше — на другие огни… Настигнуть его было не легче, чем отыскать среди клубящейся вокруг мошкары именно ту самую, тебя ужалившую…
— Не спрашивайте, глупцы, откуда взялся Новый Наместник! — говорил старик, и это тоже передавали потом Землекопам. — Он приходит из-за сухой травы и уходит прямо в мокрую землю… Он вездесущ и всеобъемлющ… Ему служат глаза других, чтобы Он видел, и… — здесь голос старика менялся, наполняясь ликующим дребезгом… — Ему служит язык других, чтобы Он говорил!
Глава 41 (беззвучная, как примиренье тех, кому негоже оставаться в ссоре…)
Луций очнулся в кромешной темноте и встал — ещё пошатываясь, но постепенно приходя в себя…
Понемногу, помалу…, но кровь снова наполняла его вены, и опустошающая хандра бесследно растворялась в новорождённой этой крови. У него было время подумать над всем, что открылось ему вчера, и — вот к каким выводам он пришёл:
Да, пусть предназначенный ему мир оказался утлым и крошечным — это лишь до поры…
Пусть лишь один трескающийся камень был в эту ночь ему и собеседником, и другом… пусть пока лишь одни жестокие всходы делят с ним его одиночество, очерчивая границы отведённого ему пространства — это не навсегда.
Пусть люди громоздят вокруг его убежища землю и камень, пусть попробуют запереть его внутри пятиугольного вала — это лишь на время. Его вынужденное заточение здесь не продлится сколь‑нибудь долго. Как только он снова наберётся сил — то сразу двинется туда, навстречу толпе, и ополоумевшему городу не останется ничего, кроме как склониться перед ним!
Это произойдёт куда раньше, чем они ожидают. Они просто не успеют выстроить стену достаточно высокой — он молод, он быстро приходит в себя.
А пока же — в его убежище есть всё необходимое, чтоб это заточение переждать… и не было ничего сверх того…
Лавка, на которой он мог спать…
Лужа, из которой он мог утолять жажду…
Таз восхитительно-свежей земли — отличная замена безвкусным и даже тошнотворным козьим рёбрышкам…
Так или иначе, боги Колодца должны быть довольны им! Луций смог сделать главное — сумел завершить Ритуал. Пусть и пожертвовал всей кровью, почти без остатка… зато злобная, но по‑пёсьи верная душа Курца — поселилась теперь в сухой траве снаружи. Луций корил себя — он ошибался, переча Глине, и
