Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Теперь это был не просто голос‑в‑камне, это был голос‑внутри‑Луция, и он вопил на разные лады:
…ОНИ НЕ ДАВАЛИ НАМ СКАЗАТЬ…
…ОНИ СОВЕРШАЛИ РИТУАЛ, КОТОРЫЙ ЛИШАЕТ НАС ВЛАСТИ БЫТЬ СНАРУЖИ…
…ОНИ ДОГАДАЛИСЬ…
…ОНИ ПОНЯЛИ СЕРЬЁЗНОСТЬ СВОЕГО ГРЕХА…
…ОНИ ПОНЯЛИ СИЛУ ЖДУЩЕГО ИХ ГНЕВА, ОНИ УЗРЕЛИ СТРОГОСТЬ ГРЯДУЩЕЙ РАСПЛАТЫ…
…ОНИ РЕШИЛИСЬ ВЫСТУПИТЬ ПРОТИВ НАС ОТКРЫТО…
…ОНИ НЕ СПОСОБНЫ ПОБЕДИТЬ, ЖАЛКИЕ ЛЮДИ. ОНИ НАДЕЮТСЯ ЛИШЬ НА ОТСРОЧКУ…
…ОНИ ПОСТИГЛИ ЛИШЬ АЗЫ МОГУЩЕСТВА, КОТОРОЕ МЫ ДАЛИ ИМ… НО РЕШИВШИСЬ ПРИМЕНИТЬ ЕГО СЕЙЧАС, ПОКУДА НАМЕСТНИК ЕЩЁ СЛАБ — ОНИ МОГУТ ДОБИТЬСЯ УСПЕХА…
Его плоть, которую удерживали Каменные Рты, не выдержала, пошла рваться лоскутами… Луций сполз по стене направо, к следующему узору трещин, и тот означал — человек, мучимый страхом, не цепляется более за богатство, теперь он чурается его, желая откупиться от неизбежного, жертвует им ради малого срока передышки… Однажды Глина дала им Догму, дала Закон, прописанный в Чёрной Книге Поклонения, и потому Глина сама должна следовать этому Закону, этой Догме… Они нашли лазейку, нашли рычаг, с помощью которого способны удержать Колодец закрытым… и пока у них хватает богатств, накопленных в смутные годы, пока они плачут, но отдают его без остатка — мы ничего не можем сделать…
…МЫ НЕ СМОЖЕМ ОБЕРЕЧЬ ТЕБЯ, ХОДЯЩЕГО ПОВЕРХ…
Будущее сочилось сквозь трещины, как дождевая вода. Иногда оно представало перед Луцием яснее ясного — кроме вчерашних камнебойных приспособлений, телеги свезли к насыпанному вокруг Ремесленной валу ещё и катапульты, способные метать тяжеленные фляги так далеко, что зелье в них, высвобождающее Приговоренный Огонь, без сомнения разольётся по всему Кварталу сплошным ковром. Вязкий дождь прольётся над его частью города, и вся трава сухая, скрывающая его от глаз — сгорит! И то, что поселилось в этой траве — тоже сгорит, и он останется без того, кто сторожит его убежище. А пока бушует огонь, следующие телеги подвезут пушки, потому что голубое всё-таки слилось в страхе своём с коричневым и чёрным…
…ТАКОГО МЫ НЕ ПРЕДВИДЕЛИ…
…ЛЮДИ НИКОГДА ЕЩЁ НЕ БЫЛИ ТАК ЕДИНЫ, А ПОТОМУ — БЫЛИ СЛАБЫ…
…МЫ НЕ МОЖЕМ ТЕБЯ ЗАЩИТИТЬ, НАМЕСТНИК…
…ВЕРНИСЬ В НАШЕ ЛОНО НА НЕКОЕ ВРЕМЯ…
…ВЕРНИСЬ В ОБЪЯТИЯ ГЛИНЫ И БУДЬ ЖЕ СОКРЫТ ЕЮ…
Луций ходил и ходил вдоль стены, пачкая её кровью — слушая попеременно то стену… то сбивчивый, одышливый пересказ Кривощёкого. Теперь он увидел всю картину целиком — другие подводы, ещё более тяжёлые и многочисленные, потянулись от Храмового Пригорода, где обитали Духовники самых высоких рангов — и катили они напрямик к Колодцу, на главную Площадь. Кривощёкий всё‑таки отважился за ними следовать — это был очень рискованно, но Хозяин сам посулил Эрвину вечную свою дружбу… По крайней мере, Кривощёкий именно так Его понял. Эти телеги были нагружены золотом… Да, золотом… первые шли с мешками, а те, что показались из ворот обители Старшего Духовника — были нагружены просто валом, будто везли уголь для ремесленных печей. Кривощёкий услышал узнаваемый звон под рогожей, когда одно из колес случайно налетело на камень… Он замер тогда, и посмотрел на низкие силуэты телег, на вооруженных жандармов, держащих винтовки прикладами у плеча…
Следующая телега — ткнулась ободом в тот же камень, и звон снова рассыпался из-под рогожи.
Кривощёкий чувствовал себя так, словно чуткие пальцы самого искусного из музыкантов тронули какую‑то потаённую струну его души… Он и не подозревал, что у его души есть какие‑то там струны.
Этот звон пробудил в нём нечто большее, чем показалось ему на первый взгляд. Какие-то смутные и незнакомые ноты. Этот звон был прекрасен…
…Чудеснейшая из всех музык — золотые монеты, бесконечно соприкасающееся краями…
Третий возчик, сберегая перегруженные оси — натянул поводья, отворачивая упряжку от камня, и миновал его вполне благополучно, но Кривощекий был уже накрепко привязан к этим телегам какими-то невидимыми путами — он уже крался за ними, постепенно нагоняя… не чувствуя ног и не отводя глаз… и совершенно случайно, чудом — умудрялся всё время держаться в тени заборов и не попался на глаза охране.
Глава 42 (сумбурная, как взгляд его глазами…)
Обоз втянулся в лабиринт ночных улиц — так же споро, как юркий мышиный хвост исчезает в недоступной для кота норе.
Среди нагромождения заборов, запутанных поворотов и жандармских застав, устроенных по пути его следования — обоз мог бы сгинуть бесследно… если б не неумолчный скрип осей и громыхание ободьев, выдававших местонахождение всей этой вереницы телег за добрую пару кварталов.
Крадясь следом, Кривощёкий пока ещё не растерял своей отваги — ему что‑то ободряюще шуршала переросшая полынь из-за всех окрестных плетней … здесь, за пределами Ремесленной, она была вполне обыкновенная, не колдовская, но Кривощёкому всё равно то и дело мерещились в ней железные клыки, недавно куснувшие его за ляжку. Он то и дело оглядывался на чёрное это кружево и почти убедил себя в том, что некому прятаться там. Но как только страх перед жандармами начинал укорачивать его шаги, то темнота между стеблями вновь начинала скалиться, и тогда Кривощёкий понимал — только попробуй он не выполнить это поручение Хозяина, и пощады не будет!
Зато, если выполнит…
Страшась безобидной этой полыни, Эрвин иной раз довольно далеко выходил из-под тени заборов, и на одном из поворотов его чуть не растоптал встречный жандармский разъезд, несущийся во весь опор.
Эрвин пережил это так ярко, что Луций, глядящий его глазами, будто и сам всё почувствовал — бугристая от натуги грудь лошади вылетела прямо на него из сумерек… Взмыленная гнедая бочина — огромная и скользкая, как глинистый откос под дождём… Эту лошадь давным-давно не пересёдлывали — войлочный потник уже прилип к ней намертво, и зря натянутый ремень подпруги так прижимал подвернувшийся его край, только распаляя лошадь ещё сильнее… Кривощёкий едва успел это разглядеть, как наждачной шершавости седельная кожа на скорости снесла ему половину скулы… едва ли не кости. Кривощекий как‑то сумел увернуться из‑под копыт, или же был просто отброшен ими — прочь, к забору…
Его даже не заметили в суматохе. К счастью…
Иначе, должно быть — просто на лету рубанули бы палашом по загривку. Или, озлясь на промах — заехали бы в
