Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов
Путь казался бесконечным. Дмитрий пытался ориентироваться, ловя едва заметные признаки маршрута, но тщетно: плавность езды и абсолютная темнота только усиливали растерянность. Тишина, сдавливающая грудь, казалась материальной и тревожной.
Наконец Дмитрий осторожно нарушил молчание, стремясь разрядить обстановку:
– Мы уже долго едем? Далеко осталось?
Ответ последовал не сразу. Евгений словно взвешивал слова, прежде чем произнести сухо и кратко:
– Ещё немного.
Реплика звучала холодно и безразлично. Дмитрий предпринял новую попытку:
– Вы хотя бы примерно можете сказать, куда мы направляемся?
Теперь голос Евгения стал резче, выдавая лёгкое раздражение:
– Скоро сами всё увидите.
Краткость ответов лишь усилила ощущение таинственности происходящего. Дмитрий смирился с неизбежностью ситуации, откинул голову на спинку и стал ждать окончания пути, сосредоточенно прислушиваясь к каждому движению машины.
Автомобиль, наконец, остановился, и Дмитрий с облегчением ощутил резкую перемену. Дверь открылась, холодный воздух с запахом увядшей листвы ворвался внутрь. Дмитрия быстро и бесцеремонно вывели наружу, отчего он слегка пошатнулся, лишённый визуальной опоры.
По бокам он почувствовал присутствие двух человек. Под ногами сменился асфальт на бетон, затем на гладкий пол здания. Вокруг зазвучали шаги, голоса и едва различимый гул техники.
Повязку сорвали резко и без предупреждения. Ослеплённый ярким светом, Дмитрий зажмурился, привыкая к новым условиям. Когда зрение вернулось, он увидел перед собой мужчину в очках, молча и пристально изучавшего его.
Это был Тимошин, сомнений не было – он идеально подходил под описание от Варвары и Виталия. Напряжённая улыбка на его лице ясно говорила Дмитрию, что игра переходит в новую, более опасную фазу.
Коридор института, по которому его вёл Тимошин, казался бесконечным и стерильно чистым, будто специально лишённым следов человеческого присутствия. Холодный свет ламп и блеклые стены лишь усиливали это ощущение искусственной, почти медицинской безупречности.
Тимошин шёл впереди, время от времени оборачиваясь и внимательно изучая лицо Дмитрия, словно надеясь увидеть на нём хоть малейший намёк на нервозность или ложь. Дмитрий ощущал этот пронзительный взгляд и понимал: доверие Тимошина ему только предстоит заслужить.
Наконец, миновав несколько дверей, Тимошин остановился у массивной деревянной с табличкой: «Б. А. Тимошин». Он впустил Дмитрия и спокойно запер дверь на ключ, жестом указав на кресло перед рабочим столом.
Дмитрий сел, изображая естественную усталость и лёгкое беспокойство. Тимошин расположился напротив и долго молчал, прежде чем заговорить:
– Меня зовут Борис Аркадьевич Тимошин. Я отвечаю за техническую сторону перемещений. Но прежде, чем перейти к деталям, я должен понять, кто вы и что вами движет. Расскажите о причинах, побудивших вас на этот риск.
Голос его был спокоен, почти равнодушен, но глаза выдавали скрытую напряжённость.
Дмитрий выдержал паузу, собираясь с мыслями, и ответил тщательно подготовленными словами с лёгкой горечью:
– Я уже говорил вашим людям, Борис Аркадьевич. Моя жизнь рухнула. Всё, во что я верил, исчезло. Семья погибла, работа стала бессмысленной рутиной. Я потерял цели. Когда мне предложили начать всё заново, пусть и в чужом прошлом, я решил рискнуть. Это шанс снова обрести себя.
Тимошин внимательно слушал, иногда делая пометки в небольшом блокноте:
– Допустим, это правда, Дмитрий Алексеевич. Но вы отдаёте себе отчёт, что СССР конца семидесятых годов – не место для романтики? Вы понимаете, с чем придётся столкнуться?
– Понимаю, – твёрдо ответил Дмитрий. – Это не решение отчаявшегося романтика. Я привык к жёстким условиям и сложным задачам. Мне кажется, прошлое – место, где я буду полезен, а не стану просто прозябать.
Тимошин сделал очередную пометку и осторожно задал следующий вопрос:
– А не кажется ли вам, что вы просто бежите от себя? Что прошлое – попытка уйти от собственных ошибок?
Дмитрий посмотрел ему прямо в глаза:
– Возможно, вы правы. Да, я бегу, но не от себя, а от пустоты и бессилия. Я хочу заниматься чем-то значимым, а не просто существовать. Мне нечего терять, именно поэтому я здесь.
Тимошин пристально смотрел на Дмитрия, будто разбирая каждое его слово в поисках подвоха:
– Хорошо, предположим, я понял вашу мотивацию. Теперь обсудим сам процесс перемещения. Это не безобидный эксперимент. Мы внедрим ваше сознание в другую личность, со всеми рисками и последствиями.
– Что именно вы подразумеваете под рисками? – Дмитрий нахмурился, демонстрируя обеспокоенность.
Тимошин сухо улыбнулся и методично пояснил:
– Ваш разум займёт чужое тело. Возможны кратковременные провалы памяти, головокружения, нестабильность эмоций. Любая ошибка в поведении грозит раскрытием. Советские спецслужбы мгновенно заметят малейшую фальшь. Как вы оцениваете свои способности к адаптации?
Дмитрий выдержал короткую паузу:
– Пока не попробую, не узнаю наверняка. Но я всю жизнь был внимательным и осторожным человеком. Думаю, справлюсь.
Тимошин сделал ещё одну пометку и спросил:
– Скажите прямо: сможете ли вы выдержать стресс и солгать в глаза сотрудникам спецслужб?
Дмитрий кивнул уверенно и решительно:
– Уже приходилось. Моя прошлая работа не прощала ошибок. Да, я справлюсь.
Тимошин отложил блокнот и заговорил мягче, с заметной усталостью:
– Что ж, предварительно я вам верю. Но решение приму не я один. Подготовка займёт неделю. Мы проверим каждое ваше слово, нюансы биографии и психологию. Готовьтесь к серьёзным испытаниям.
Он поднялся и вызвал помощника:
– Владимир, проводите гостя в подготовительное помещение.
Дмитрий тоже встал, чувствуя облегчение от завершения напряжённого разговора, хотя понимал, что основные испытания впереди.
Тимошин внимательно посмотрел на него, не протягивая руки:
– Помните, Дмитрий Алексеевич, права на ошибку не будет. Надеюсь, вы действительно готовы.
– Готов, Борис Аркадьевич.
Тимошин молча проводил Дмитрия взглядом. На его лице застыло напряжение человека, привыкшего никому до конца не доверять.
Неделя, проведённая оперативником в изолированном блоке института, превратилась в плотную рутину, сквозь которую едва проникали признаки жизни. Помещение, где его поселили, было скромным: кровать с металлическим каркасом, тонкое серое одеяло, стол с выщербленным краем и шкаф без ручек. Окно с матовым стеклом выходило во дворик, пропуская лишь тусклую игру света, похожую на мерцание затопленного экрана телевизора.
Каждое утро начиналось одинаково. Ровно в восемь в дверь входил мужчина в белом халате и, не глядя на Дмитрия, сухо произносил: «Осмотр». Затем следовали стандартные замеры давления, пульса, реакций зрачков и снова наступала тишина. После медосмотра начинался час индивидуальных инструктажей: Тимошин и двое сотрудников с закрытыми лицами повторяли одно и то же, проверяя, насколько Дмитрий точно усваивает материал.
Он слушал, впитывал, изображал недоумение там, где было уместно, и задавал вопросы, заранее продуманные и контролируемые. Всё происходящее воспринимал профессионально отстранённо, не позволяя эмоциям проникнуть глубоко
