Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов
Гул сменился лёгким головокружением, которое постепенно охватило Дмитрия полностью. Сознание начало терять стабильность, реальность закружилась, превращаясь в хаотичный водоворот ощущений. Звуки исказились, превратившись в бессмысленный шум.
– Процедура проходит нормально, – едва различимо долетел голос Тимошина. – Дмитрий, помните о задачах…
Но он уже проваливался в вязкую пустоту, теряя контроль над мыслями и телом. Затем наступило стремительное и бесконечное падение в бездну, лишённую верха и низа. Мир исчез, оставив только абсолютную тьму. Последней мыслью было осознание возможной ошибки. И сознание погасло окончательно.
Сознание возвращалось медленно, осторожно, словно боясь того, что придётся увидеть. Первым ощущением был странный тягучий холодок вдоль позвоночника. Дмитрий не спешил открывать глаза, пытаясь сперва прийти в себя и уловить звуки вокруг.
Звуки просачивались постепенно, складываясь в незнакомую, далёкую картину: шелест шин по мокрому асфальту, невнятный гул голосов и шагов, звуки пионерского горна и едва слышное дребезжание старого приёмника.
Лишь после этого Дмитрий осторожно открыл глаза, словно боясь разрушить зыбкую реальность.
Сначала мир казался мутным, будто видимый через грязное стекло. Постепенно контуры обрели чёткость. Потолок был покрыт потрескавшейся известкой, напоминая неудачно испечённый пирог. В углу висел плафон с пожелтевшей лампой, опутанной паутиной.
Оперативник медленно оглядел стены, оклеенные выцветшими советскими обоями с мелкими коричневыми цветами на бежевом фоне. У плинтусов бумага отклеилась, образуя мягкие волны, обнажив пожелтевшие пятна.
Воздух в комнате был несвежим, пропитанным запахом дешёвых сигарет и едва уловимого старого одеколона. Казалось, он стал частью интерьера, замерев здесь навсегда, как муха в янтаре.
Дмитрий осторожно приподнялся на локтях. Под ним ощутимо прогнулся матрас, укрытый шершавой, непривычно грубой простынёй. Несколько глубоких вдохов помогли чуть унять нарастающую тревогу, хотя пальцы всё ещё едва заметно дрожали, а сердце билось чуть быстрее обычного, выдавая напряжение.
Осмотревшись, Дмитрий заметил справа массивный шкаф из тёмного лакированного дерева с медными ручками. За стеклянными витринами ровными стопками стояли старые книги и фарфоровые статуэтки, похожие на экспонаты небольшого музея. На полу лежал потёртый ковёр с красно-коричневым узором, частично прикрытый старыми кожаными тапочками с загнутыми носами.
Сев на кровати, он ощутил головокружение и лёгкую тошноту, и снова прикрыл глаза. В памяти всплыло наставление Тимошина: «Первые часы будут самыми сложными – возможны проблемы с моторикой и памятью».
Открыв глаза снова, Дмитрий опустил ноги на прохладный, потрескавшийся линолеум. Ощущение было странным: чужие воспоминания будто накладывались на его собственные, создавая путаницу.
Он осторожно встал и подошёл к окну. За стеклом открылся вид на типичный московский двор конца семидесятых: серая пятиэтажка, высохшая трава, облупленные фасады и несколько автомобилей – «Жигули», «Москвич» и одинокая чёрная «Волга», явно принадлежавшая кому-то важному. Вдалеке, у продуктового магазина, застыла терпеливая и молчаливая очередь.
Отвернувшись от окна, Дмитрий увидел старый радиоприёмник, покрытый слоем пыли и негромко транслирующий музыку вперемешку с помехами. Он подошёл и машинально повернул ручку настройки, проверяя станции. Поймать удалось немного – далёкие голоса дикторов, глухие отголоски советской эстрады и тихая мелодия, наполненная тоской по неясному, возможно, и вовсе выдуманному счастью. Дмитрий застыл, слушая её и чувствуя, как музыка усиливает тревожную атмосферу этого чужого мира.
На стене над комодом висело овальное зеркало, слегка потускневшее и покрытое сетью микротрещин. Дмитрий подошёл ближе и вгляделся в отражение. Лицо в зеркале было незнакомым: зрелое, с прямыми скулами, короткой стрижкой и глубокими, уставшими глазами. На этом лице отпечаталась прожитая кем-то другим жизнь. Черты выглядели интеллигентно и спокойно, но не принадлежали ему.
Он наклонился ближе, изучая изгиб бровей, линию носа, лёгкий шрам на подбородке и едва заметные сосудики у висков. Дмитрий медленно провёл рукой по щеке и почувствовал это прикосновение одновременно изнутри и снаружи. Теперь это был не просто образ – это стал он сам.
Тело казалось не столько чужим, сколько собранным заново, к нему приходилось привыкать. Движения были неточными и замедленными, словно между желанием и исполнением появилась преграда. Дмитрий поймал себя на том, что даже дыхание давалось непривычно.
Осторожно поднявшись с продавленного дивана, он шагнул к зеркалу, но тут же вынужден был прислониться к шкафу, пережидая головокружение и слабость. Мир вокруг слегка покачивался, напоминая стоящий на запасном пути поезд.
На невысокой тумбочке рядом с зеркалом лежала стопка бумаг. Дмитрий взял верхнюю папку. Внутри оказался паспорт с гербом СССР, заполненный аккуратным чернильным почерком. Фамилия – Негин, имя и отчество – Дмитрий Витальевич, тысяча девятьсот сорок второго года рождения, старший инженер Научно-исследовательского института электронной промышленности. Прописан по этому же адресу.
Вслед за паспортом лежал партийный билет с аккуратной печатью о вступлении в КПСС, медицинская карточка, пропуск на территорию института, талоны на питание и листы с рукописными таблицами, похожие на график дежурств.
Документы выглядели безупречно, почти слишком реалистично. Дмитрий ощутил, как внутри медленно формируется новое «я», подкреплённое бумагами, но пока не ставшее полностью его собственным.
Он аккуратно вернул бумаги на место и прошёл по квартире. Жильё было типовой обжитой однушкой – без лишнего уюта, но логичной и реалистичной. В углу стояла плита с потёртой кастрюлей, на столе – вазочка с засохшей сиренью и пачки «Примы». На полке несколько книг: Чехов, альманах «Наука и жизнь», «Техника молодёжи», учебник по сопротивлению материалов и томик «Голоса времени» с подчёркнутой фразой: «Истинная ошибка – та, которую совершают с верой». Дмитрий провёл пальцем по строчке и закрыл книгу.
На подоконнике стояла полная окурков пепельница, застывшая чашка и банка из-под кофе. Двор за окном не изменился: дети в куртках без светоотражателей, бабушка с сумкой на колёсиках, те же машины.
В ванной комнате – серая эмаль ванны, потрескавшаяся раковина и запотевшее зеркало. В шкафу висели несколько аккуратно развешанных костюмов, а в ящике лежали белые рубашки и пара галстуков. Всё было устроено безупречно достоверно, так, чтобы не вызвать лишних вопросов.
Вернувшись на диван, Дмитрий глубоко выдохнул. Внешне всё было подготовлено идеально, но внутри оставалась зыбкость. Мысли текли хаотично, грозя разорвать его между двумя мирами. Чтобы не поддаться этому разлому, он решил сегодня не выходить из квартиры.
Никаких звонков, прогулок, случайных встреч. Сегодня Дмитрий останется здесь – среди пыльных страниц, запаха табака и шипящего радио. Начнёт понемногу складывать себя заново из деталей чужой жизни. Жизнь начнётся завтра, а сегодня – лишь молчаливое принятие без единого шага наружу.
Утро вторглось серым светом, неуютным, как визит нежеланного гостя. Дмитрий долго разглядывал трещины на потолке, словно искал в них подсказку или тайный знак.
Будильник на прикроватной тумбочке щёлкнул стрелкой на семь. Чужое время. Дмитрий поднялся с усилием,
