Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов
Она глубоко вздохнула, впитывая его уверенность. Страх ещё не отступил полностью, но появилась новая сила – вера в то, что вместе они смогут дойти до конца, до самой истины и навсегда сбросить гнёт прошлого.
Свет вечерней лампы мягко очерчивал комнату, почти уютную, если бы не тревога, засевшая глубоко в сердце Маши. Девушка сидела на краю дивана, обхватив колени руками, и неотрывно смотрела в одну точку на ковре, словно именно там прятался ответ на все её вопросы. Сердце билось тяжело, а мысли метались, сталкиваясь, будто птицы в тесной клетке.
Кто она теперь? Маша Лунева, чужая здесь, девушка с чётким заданием и строгим инструктажем, или всё же Маша Вертинская, чьё тело она занимала и чью жизнь проживала? Сначала граница казалась ясной, проведённой острым лезвием, но теперь всё сплелось воедино, не позволяя понять, где заканчивается одна и начинается другая.
Её сознание осторожно ступало по тонкому льду, под которым тёмными водами шевелилась истинная хозяйка тела, не давая покоя, напоминая о себе – то тихо и жалобно, то резко и гневно.
Вертинская жила где-то в глубине сознания, и её голос звучал отчётливо и властно:
«Ты пришла и заняла моё место, погасила мой разум, как свечу. Я не могла сопротивляться. Но теперь я здесь, внутри тебя, и ты чувствуешь мою боль. Ты слышишь мои крики по ночам – это мои кошмары, не твои. Это со мной случилось страшное, это моё тело унизили и втоптали в грязь. Ты получила его вместе с памятью, так получи и мою боль. Ты должна отомстить за меня. Не за себя, не за ту жизнь, откуда пришла, а за меня, настоящую хозяйку этого тела».
Маша вздрогнула, словно от удара, и прижала руки к ушам, хотя понимала, что от внутреннего голоса не спрятаться. Дыхание её стало прерывистым, будто невидимые пальцы сжали горло.
– Замолчи, прошу… – прошептала она в пустоту, и голос задрожал от отчаяния. – Я не могу больше слышать эту боль. Я и так боюсь. Разве я виновата в том, что случилось с тобой? Я не выбирала это тело и этот мир! Просто оказалась здесь и пытаюсь выжить!
Голос Вертинской не стих, а стал громче и настойчивее:
«Выжить? Ты влюбилась в того, кто расследует мою смерть и моё унижение! Как ты смеешь думать о любви, когда я снова и снова переживаю ту ночь, чувствую его руки на горле, слышу его шёпот? Тебе нет до меня дела, признайся хотя бы себе!»
– Есть, есть дело! – всхлипнула Маша, закрывая лицо руками. – Я хочу помочь тебе, наказать того, кто причинил столько боли. Но разве виновата я, что сердце выбрало Курносова? Что я полюбила его так, что не представляю жизни без него? Я тоже мучаюсь! Я не могу бросить его, как и тебя. Мне страшно за нас обеих. Я пытаюсь разобраться в этом хаосе!
Вертинская внутри не отступала, и её слова вонзались в сердце:
«Твоя помощь нужна тебе, чтобы заглушить собственную совесть. Ты чувствуешь себя виноватой передо мной – и правильно. Ты распоряжаешься моим телом, моими мыслями, моими чувствами. Ты любишь его моим сердцем, живёшь моей жизнью. Будь достойна этого, не предавай меня!»
Маша медленно поднялась с дивана и подошла к окну, глядя в темноту улицы. По щекам тихо текли слёзы, она вытирала их дрожащими пальцами, чувствуя, как слова Вертинской ранят её всё сильнее.
– Я не предам тебя, – прошептала она, словно обращаясь к своему отражению в стекле. – Я сделаю всё, чтобы раскрыть это преступление, найти того, кто сломал твою жизнь. Если придётся пожертвовать собой и своей любовью, я сделаю это. Даже если это уничтожит меня. Я отдам всё, чтобы ты обрела покой и перестала кричать по ночам.
Голос Вертинской вдруг смолк, словно удивлённый её решимостью. Тишина в душе стала плотной, но теперь в ней не было гнева. Вместо него звучала тихая надежда и облегчение.
Маша глубоко вдохнула, вытирая последние слёзы. Она осталась одна в тёмной комнате, наполненной лишь шелестом дыхания и биением успокаивающегося сердца. Она понимала, что путь впереди будет тяжёлым, полным жертв, но другого у неё не было.
Теперь её жизнь принадлежала не только ей, но и настоящей Маше, чей голос звучал внутри уже не укором, а благодарностью и доверием. И эта новая уверенность оказалась сильнее страха, боли и отчаяния. Теперь она была готова идти до конца.
Глава 9
Вечерняя Москва напоминала искусно выстроенный театральный декор, где полусумрак медленно затягивал улицы, и лишь мигающие фонари робко сопротивлялись ночи. Воздух, пропитанный запахами сырости и увядающих листьев, лениво скользил между домами, словно ожидая покоя.
На пересечении Петровского переулка и Новослободской улицы у дома номер семь Дмитрий стоял терпеливо, как случайный прохожий, стараясь раствориться в обстановке. Он изображал безразличие, но внимательный взгляд выдавал его напряжённое ожидание. Глаза Дмитрия скользили по лицам прохожих, пытаясь угадать среди них того, кого он ждал.
Через несколько долгих минут из-за угла неторопливо вышел Евгений. Он выглядел подчеркнуто расслабленным, демонстрируя полное спокойствие – точную противоположность внутреннему состоянию Дмитрия. Подойдя ближе, Евгений остановился и едва заметным кивком поприветствовал его.
Молчание было необходимо. Любое слово могло нарушить тщательно выстроенный баланс встречи. Обменявшись короткими взглядами и скупыми жестами, точными, словно движения в знакомой шахматной партии, они одновременно направились к автомобилю, стоявшему у тротуара с плотно зашторенными окнами и почти невидимому в сумерках.
Дмитрий сел первым и ощутил, как мягкие сиденья поглотили его тело, подчёркивая уязвимость. Евгений аккуратно закрыл дверь за собой. В салоне царила приглушённая тишина, нарушаемая только тихим монотонным гулом мотора. Внешний мир теперь казался далёким, едва различимым шумом.
Евгений долго рассматривал Дмитрия взглядом, лишённым явного одобрения или осуждения. Казалось, в этом внимании было скрыто больше, чем простая проверка – возможно, испытание, смысл которого Дмитрию был неизвестен.
Выдержав необходимую паузу, Дмитрий спокойно и ровно произнёс заранее подготовленные фразы, звучавшие убедительно естественно. Голос его был спокоен, без намёка на внутреннее напряжение.
Евгений снова едва заметно кивнул, не выражая ни удовлетворения, ни сомнения, и протянул Дмитрию чёрную повязку. Простое движение руки в молчании приобрело особую значимость. Дмитрий взял её, понимая без объяснений, чего от него хотят.
Завязывая глаза тканью, оперативник ощутил, как мир вокруг сузился до собственного дыхания и тихого гудения мотора.
