Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
Добродетель и государственный интерес: невозможное сочетание?
Государственный деятель
Идейный человек, Робеспьер был в то же время государственным деятелем, за чьими кажущимися колебаниями скрывался прагматизм. В обстановке вторжения, гражданской войны и яростной борьбы политических группировок он старается не сходить с курса, изобретая «крайний центр» политики, чтобы благодаря ему избежать схлопывания Республики и нации [10]. Для достижения этой цели он располагает готовым к употреблению идеологическим инструментарием: Общественным Спасением, оправдывающим чрезвычайную политику во имя общественного блага и высших государственных интересов. Этот режим отличается от государственного интереса, практикуемого монархами Нового времени: «Теория революционной власти так же нова, как приведшая к ней революция. Не надо искать ее в книгах политических писателей, не предвидевших этой революции, как и в законах тиранов, которые, радостно злоупотребляя своим могуществом, мало заботятся о его законности» (речь 25 нивоза II года – 25 декабря 1793). Революционная власть порождена самими событиями: это прагматический ответ на потрясения, через которые должна проходить Республика с самого рождения, оправдывающий временное принесение в жертву индивидуальных прав не ради высших государственных интересов, как сделала Екатерина Медичи в Варфоломеевскую ночь, позволив перебить протестантов, а ради нации, являющейся впредь источником суверенитета. Террор по Робеспьеру – это не применение заранее созданной идеологии, а ответ на обстоятельства: «Я верю в фатальные обстоятельства революции, не имеющие ничего общего с преступным замыслом» (речь в Конвенте 8 термидора II года – 26 июля 1794). 5 нивоза II года (25 декабря 1793 года) Робеспьер объясняет, почему революционной власти ни в коем случае нельзя служить персональным и общинным интересам – она должна отвечать на общественный интерес: «Чем страшнее она для злодейства, тем благоприятнее для добра. Чем большей суровости требуют от нее обстоятельства, тем больше она должна воздерживаться от мер, вредящих в конечном счете свободе и идущих наперекор частным интересам, не принося никакой пользы обществу».
Непоследовательность и метания Робеспьера, поддерживающего то эбертистов, то дантонистов, объясняются проще: желая объединить французов и обеспечить выживание молодого республиканского государства, Робеспьер противостоит одновременно тем, кого называет «ультра», обвиняемым в разжигании цикла насилия, и «недо-», всегда подозреваемым в вялой уступчивости перед лицом контрреволюционной опасности. 5 нивоза II года (25 декабря 1793) Робеспьер резюмирует центристскую позицию революционного правительства при помощи ставшей знаменитой формулы: «Оно должно пройти между двумя соблазнами, слабости и безрассудства, модерантизма и избыточности; модерантизм соотносится с умеренностью так же, как бессилие с целомудрием, а избыточность так же похожа на энергию, как лицемерие на здоровье». Своей прямолинейностью и твердостью Робеспьер отличается от предполагаемой нерешительности Болота и от зыбучих песков связанной с Барером «третьей партии»: приверженный принципам естественного права, народному суверенитету и проекту республиканского равенства, Робеспьер обороняет позицию центра в сердце Республики, придающую ему абсолютную, необратимую силу истины, которую призвана выражать.
«Нет, мы не были чрезмерно суровы; свидетель тому дышащая Республика». Слова эти, произнесенные 8 термидора (26 июля 1794), прекрасно резюмируют неотступность Робеспьера как основателя революционного правительства. Но Робеспьер хотел не только спасения Республики. Его главным стремлением было создать ее вопреки злоупотреблениям Старого порядка и подвести под деятельность правительства опору – справедливость и добродетель.
Террор, справедливость и добродетель
«Единственная основа гражданского общества – это мораль» (речь 18 флореаля II года – 7 мая 1794): для Робеспьера возродившееся общество должно зиждиться на здра- вом смысле, справедливости и рассудительности. 8 термидора (26 июля 1794) он искренне оскорблен тем, что его назвали террористом-кровопийцей: «Особенно старались доказать, что революционный трибунал – кровавое судилище, созданное мной одним, под полным моим управлением…» Со дня вступления в Комитет общественного спасения он действительно никогда не был сторонником разнузданного самоуправного Террора. Осенью 1793 года он недвусмысленно воспротивился насилию в отношении священников и кампании искоренения христианства, встав на защиту свободы совести. 22 ноября 1793 года он требует, чтобы Террор «вернулся к своей истинной цели», то есть стал сдержанным, направленным только против контрреволюционеров. По той же логике он предлагает месяц спустя создать комиссию по изучению причин тюремного заключения и освобождению несправедливо посаженных в тюрьму патриотов. 17 плювиоза II года (5 февраля 1794) он отчетливо противопоставляет Террор тому, что называет «добродетелью». Для него террор по всем направлениям бесполезен и несправедлив: до июля 1794 года он защищает 73 депутатов, поддерживавших в июне 1793 года объявленных вне закона жирондистов, чьих голов требовали «бешеные». В начале зимы 1793 года он не перестает защищать Дантона и Демулена, подвергающихся регулярным атакам из противоположного лагеря, и выгораживает мадам Элизабет, не давая казнить ее только за то, что она сестра короля. Даже реформа Революционного трибунала от 22 прериаля (10 июня 1794), более известная как Террор, не была слепой бойней, какой ее часто изображают. Этот закон ужесточает кары для врагов народа, но благодаря системе комиссий по сортировке обвиняемых он направлен также на предотвращение судебных ошибок.
Принятое в мае 1794 года решение о введении республиканского культа Верховного Существа вписывается в эту политику публичного морализаторства. По Робеспьеру, гражданская религия должна привести к эмоциональному и нравственному единству нации. Церемония, организованная Давидом для праздника 20 прериаля II года (8 июня 1794), символизирует эту утопию братания [11]. Понимая, что зрелище насилия переносится со все большим трудом, Робеспьер преждевременно становится термидорианцем.
Близкая к понятиям братства и дружбы, робеспьеристская добродетель родственна публичной добросовестности, будучи одновременно этикой частной жизни. Накануне падения, прославляя «моральное влияние прежних силачей революции», Робеспьер заявляет, что отныне новая гражданственность должна быть аскетической борьбой: хороший республиканец – тот, кто отказывается от публичных почестей и умеет жить просто. Сам скромник, Робеспьер скрывает свою частную жизнь и не пытается как-либо проявлять себя за пределами политической арены. Догадываясь, что близится 8 термидора (26 июля 1794), его конец, он со стоицизмом готовится к смерти: «Пусть они бегут на эшафот дорогой преступления, мы же – дорогой добродетели!» Уверенный в том, что ему принадлежат ключи от республиканской этики, Робеспьер, по мнению многих, закончил навязыванием диктатуры истины, несовместимой с выражением политического инакомыслия.
8 термидора II года (26 июля 1794), понимая, что против него применяют политическую стратагему, он осуждает «подлую систему террора», недавно развернутую его противниками, чтобы обвинить в ней его же. Назавтра в Конвенте, где часть депутатов готова на него наброситься, он толком не защищается: после декрета о его аресте он сам предстает перед судом под крики «долой тирана!», на следующий день пытается, возможно, покончить с собой в ратуше, прежде чем умереть молча, с раздробленной челюстью, брошенный санкюлотами и оплеванный как опозоренный тиран никому не нужной диктатуры. Но что меняет, собственно, его смерть? В последующие месяцы Террор прекрасно продолжается и без Робеспьера, по-прежнему опираясь на узаконенные репрессии против оппозиционеров, только уже без его эгалитарной, социальной составляющей, его нравственного идеала. Не палач и не диктатор, а исключительный персонаж едва родившейся Республики, Робеспьер стремился вместе с другими построить новое эгалитарное общество, временно жертвуя демократией, чтобы избежать возвращения тирана, который много столетий лично вершил власть, – короля Франции.
13
Двойная смерть Робеспьера
Мишель Биар
В конце сентября 2009 года два члена муниципалитета Парижа, Жорж Сарр и Мишель Шарза, предлагают присвоить одной из столичных улиц имя Робеспьера. Предложение отвергается после недолгих дебатов, в которых заслуживают внимания два выступления. Анн Идальго, заместитель мэра, так мотивирует свое несогласие: «Робеспьеру присущи две исключительно сильных стороны; первая – его первостепенная роль во Французской революции, но вторая – Террор». Напомнив, что именем Робеспьера уже назвали в 1946 году одну из парижских
