Ё-моё! - Гарри Яковлевич Бардин

Но вот досада! Меня не предупредили, что мне противопоказаны солнечные лучи. И я, походив по солнцу, снова распухаю до размеров Ким Чен Ына и лечу на следующий день в Париж.

Меня там встречает сотрудник Совэкспортфильма (кагэбэшник) и перевозит в другой аэропорт, откуда я лечу в Ниццу, где меня встречает другой сотрудник Совэкспортфильма и тоже кагэбэшник. Он меня на машине везет в Канны и по дороге инструктирует, как мне надо себя вести. До развала СССР было еще три года, я этого знать не мог, поэтому терпеливо выслушивал его бредовый инструктаж.

Кстати, он мне прямо в машине выдал 120 франков. На всякий случай.

— Какой случай? — спросил я его.

— Критический, — ответил он.

Чтобы понять размер этой суммы, покаюсь, что накануне я решил бросить курить. Решил, но не смог. Поэтому, как только мы расстались с сотрудником КГБ, я тут же рванул за сигаретами. Этой суммы хватало на четыре пачки сигарет. Я купил три, а остальные придержал для «критического» случая.

Меня поместили в отель «Карлтон», выдали ключ от номера. Выглядел он необычно — просто пластиковая карточка. Я нашел свой номер и встал перед дверью, вертя в руке пластиковую карточку.

Что с ней делать? Как пользоваться? Это был первый критический случай.

Долго стоял в задумчивости перед дверью. И вдруг к соседнему номеру подошел мужик с очень знакомым лицом. Он поздоровался со мной, я — с ним. После чего он сунул такую же карточку куда-то в щель и скрылся за дверью своего номера. Я сделал то же самое. Это был Роберт Редфорд. Роберт Редфорд сэкономил мои деньги.

Мое пребывание на фестивале было недолгим. На следующий день состоялось закрытие фестиваля.

Меня вызвали на сцену. Клаудиа Кардинале вручила награду — Золотую пальмовую ветвь, я поцеловал ее правую, кажется, руку. Да, правую. И на следующий день полетел обратно домой.

Когда я поднялся по трапу в самолет, встретил Елену Сафонову, которая была в жюри фестиваля. Мы поздоровались, и я собирался пройти в эконом-класс, но тут Лена в возмущении обратилась к стюардессе:

— Вы куда сажаете лауреата Каннского фестиваля?

Так я впервые оказался в бизнес-классе. Ко мне подошла стюардесса.

— Что вам принести?

Имелся в виду алкоголь.

Я, неожиданно для нее, высказал свое пожелание:

— Правду!

Она принесла мне газету «Правда».

Мне не терпелось узнать, что сообщили советскому народу о моем успехе.

На первой странице этого быть не может, но вот на последней — маленькая заметка за подписью Георгия Капралова.

«Закрылся сорок четвертый Международный кинофестиваль в Каннах. Наши фильмы, как всегда, не были отмечены. И ничего удивительного! Так же не замечена была забастовка шахтеров, которая проходила в это время в Каннах».

Капралова я видел при посадке в самолет. Прочитав его заметку, пошел по проходу в поиске автора. Нашел.

— Георгий Александрович! Что же вы пишете? Как не замечены? А я?

Он, кося глазами больше, чем обычно, ответил:

— Видите ли, я написал, но там — он показал пальцем на потолок, — не пропустили.

Я вернулся в Москву и тут же отправился в больницу, где до этого пролежал месяц и где мне искренне обрадовались друзья по диагнозу.

— Ребята, а вы знаете, что я в Каннах получил главный приз?

— Гарри! Это — херня! Главное, что вернулся!

Имелось в виду не на Родину, а в больницу, где меня успели полюбить.

Превратности судьбы

Пока я преодолевал в больнице свой диагноз, ничего творческого в голову не приходило. Хотелось просто на волю. И вот, наконец, меня выписали. И я узнал, что секретариат Союза кинематографистов выдвинул меня за фильм «Выкрутасы» на Государственную премию СССР, а также на звание заслуженного деятеля искусств.

Они-то выдвинули, но коллектив киностудии «Союзмультфильм» решил задвинуть.

Появилось коллективное письмо с аргументацией, почему мне нельзя давать премию ни в коем случае.

Подписали письмо двадцать девять моих коллег. Откуда я это знаю? Просто, когда Союз кинематографистов СССР развалился в связи с распадом всего Союза, это письмо мне подарили. Я их всех знаю.

Письма оказалось недостаточно. Целая делегация пришла в секретариат с требованием прислушаться к гласу народа. Народ добился желаемого.

Премию мне тогда не дали, да и звание тоже.

Государственную премию я получил только через одиннадцать лет из рук Бориса Ельцина. А лет через пятнадцать мне позвонили из Союза кинематографистов России. Какая-то женщина с голосом базарной торговки спросила:

— Это Бардин?

— Да, это я.

— Ну и где ваши документы?

— Какие документы?

— На звание заслуженного деятеля искусств.

— Так вы опоздали, — успокоил я ее.

— Почему?

— Я ведь давно народный!

— А кто вам дал?

— Народ, — ответил я и положил трубку.

Из всего написанного может сложиться впечатление, что у меня такой вредный характер и поэтому у меня не было и не могло быть друзей. Это не так. Вернее, совсем не так.

Когда шло противостояние из-за пресловутой премии, именно мой друг Юрий Норштейн вступился за меня, написав гневную статью в журнале «Искусство кино». Директор моих картин Григорий Хмара ни разу не подвел меня и всегда поддерживал.

А заметили ли вы, как часто в титрах моих фильмов фигурирует фамилия Ирины Собиновой-Кассиль?

Вначале она была только аниматором, а потом стала моим монтажером, освоив новую профессию.

Начиная с фильма «Конфликт» и до моего последнего, а может, и не послед­него фильма, была рядом. Рисковала и верила в успех задуманного фильма. Спасибо, Ира!

Время шло, а я никак не мог решить для себя, что снимать дальше.

Перестройка шла полным ходом. Я был вовлечен в общественную деятельность Союза кинематографистов. Входил в разные комиссии и гильдии. Новый дух времени меня увлекал.

И тут меня вызывает директор киностудии Эдуард Стаченков.

— Тут поступило предложение от американских продюсеров. Они хотят встретиться с тобой.

— Для чего? — спросил я.

— Они хотят, чтобы ты снял пластилиновый мультфильм. Ты никуда не уезжаешь в ближайшее время?

— Нет, я в Москве.

— Отлично! В общем, будь готов.

— Всегда готов! — ответил ему бывший пионер.

Периодически мне звонил директор, чтобы убедиться, что я в Москве и готов к переговорам. И вдруг перестал. Тогда я позвонил ему:

— Эдик! Все осталось в силе? Где обещанные продюсеры?

Директор начал издалека:

— Тут такая история. Партбюро решило поручить это дело Николаю Серебрякову.