Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
Официально члены Конвента не знают об инициативе Сонтонакса, выдвинутой им 29 августа 1793 года в Кап-Франсе[19], а затем Польвереля, 21 сентября, в Порт-о- Пренсе, – немедленной отмене рабства. Тем не менее в своей записке для Комитета общественного спасения 13 ноября 1793 года Жене дает понять, что в Сан-Доминго закончилась власть белых и что «цветная революция» непременно дойдет до конца. Он заранее оправдывает ини- циативы обоих комиссаров, и Робеспьер, вероятно, ознакомился с его запиской [19]. Против комиссаров направлен обвинительный декрет от 16 июля 1793 года, но в нем они обвиняются не в отмене рабства, а в том, что они поступают как «диктаторы-бриссотинцы». Противники Робеспьера совершают удивительный по резкости разворот, когда бросают в Учредительном собрании Робеспьеру и демократам, требовавшим равенства для свободных цветных, обвинение в том, что они – «партия заграницы», голосующая за Англию, против интересов Франции.
Далее следует молчание. Мнение Робеспьера о свободе для всех, провозглашенной 16 плювиоза II года (4 февраля 1794)‚ неизвестно. Во время заседания Конвента, где принимается этот декрет об отмене рабства, он, как кажется, совещается в Комитете общественного спасения с Пажем и Брюлле [20].
Достаточно ли этого, чтобы делать из него противника свободы для всех [21]? Конечно нет, не в большей степени, чем служит свидетельством антиколониальной позиции умолчание о колониях в Конституции июня 1793 года. Руководство метрополии страдает информационным голодом. О событиях на Антильских островах оно узнает с опозданием в среднем два месяца в начале Революции, а после начала британской блокады эта задержка становится еще более длительной. Большинство думает, что колонии утрачены навсегда. «Потеря колоний» становится просто риторической фигурой, полезной во фракционной борьбе, из которой сумели извлечь выгоду предводители колонистов. Робеспьер не единственный предводитель монтаньяров, внявший их доводам. Неожиданное появление делегации от северной партии Сан-Доминго, которому Паж и Брюлле всячески пытались помешать, все меняет и как будто оправдывает политику комиссаров [22]. Предводители монтаньяров тоже меняют свою линию, представители колоний становятся подозрительными, однако обвинения, выдвинутые против тех, кто считается инструментом политики жирондистов (Сонтонакса и Польвереля, а также Жюльена Ремона и Леборня…)‚ остаются в силе. Все всех подозревают; Сен-Жюст так и не выступает в Конвенте с большим докладом о колониях.
Все попытки сформулировать робеспьеристскую доктрину по колониальному вопросу тщетны. Робеспьер плохо информирован и не пытается, как кажется, исправить этот недостаток более прямым контактом с людьми и фактами. Он следует мнению посредников, теснее, чем он, связанных с демократическим течением, а именно с Друзьями чернокожих, когда заходит речь о защите равенства прав цветных граждан в мае 1791 года. Из его публичного выступления нельзя выводить его точную позицию по отмене рабства. То, что решительно осуждается в ноябре 1793 года, – это немедленная отмена, очень далекая от желаний филантропов начала Революции. Можно ли поэтому назвать Робеспьера «националистом», последовательно отдающим предпочтение узконациональным интересам, а не более космополитическому видению Революции? Его позицию можно интерпретировать по-разному: и как отсутствие интереса, и как непонимание революционной динамики вне тесных границ континентальной Франции, и как решительную защиту сохранения колониальной империи [23]. Здесь следует опасаться анахронизма: в контексте эпохи доминирующей формой антиколониализма является поддержка автономии белых колониальных ассамблей. Борьба с рабством и антиколониализм не пересекаются, даже наоборот. После 1791 года и звучавших тогда символических заявлений, к которым часто подверстывают весь «колониальный вопрос» революционного времени, наблюдается явный разрыв между редкими публичными заявлениями Робеспьера и стремительностью революции в Сан-Доминго, которую он воспринимает через призму борьбы фракций в континентальной Франции. Но за редким исключением эти противоречия присущи всем революционерам того времени.
7
Робеспьер и война
Марк Белисса
Почти все историки и писатели, две сотни лет интересовавшиеся Робеспьером, более-менее согласны в том, что в ходе дебатов зимой 1791/92 года Неподкупный предостерегал патриотическую общественность от опасностей войны – даже «освободительной» – и от риска сползания Революции к цезаризму[20]. Даже его противники признают, что это было неким политическим «пророчеством». Конечно, о причинах этой его позиции существуют разные мнения. Тактика? Осторожность? Принципы? Часто эту кампанию объясняли тактическими соображениями оппозиции королю и его министрам (так считал, например, Жорес), часто – психологическими причинами, «злобой» Робеспьера на бриссотинцев и на энтузиастов «всеобщего освобождения» (Мишле). Некоторые даже не чуждались анахронизма, превращая его в «пацифиста» (как Жорж Мишон).
Робеспьер открывает для себя военный вопрос не в 1791 году. Наследник критических размышлений фило-софов Просвещения – Монтескье, Мабли и Руссо, он принимается проклинать ужасы войны, едва взявшись за перо. В Учредительном собрании он ратует за отказ от завоевательных войн, за «возрожденную» внешнюю политику и за армию из граждан. Он также борется с любыми попытками «министерской» партии втянуть Францию в заграничный конфликт с целью перевернуть соотношение сил между исполнительной и законодательной властью, существовавшее с 1789 года. Наконец, он особенно привержен разоблачению всех видов власти военных над обществом.
После объявления войны «королю Богемии и Венгрии» 20 апреля 1792 года Робеспьер ведет кампанию за изменение сути войны и за ее превращение в «освободительную войну» против всех врагов, внутренних и внешних. Победы лета 1792 года ставят вопрос о французских завоеваниях: как поступить с народами, «освобожденными» французской армией в Бельгии, Савойе, графстве Ницца и т. д.? Он настаивает на необходимости участия народов в деле Французской революции. Наконец, с весны 1793 года вплоть до Термидорианского перевоворота (9 термидора II года – 27 июля 1794) война против Первой коалиции меняет характер и становится оборонительной. Войдя 8 термидора II года (26 июля 1794) в Комитет общественного спасения, Робеспьер вынужден управлять войной и стараться как можно быстрее победить в ней.
За гражданскую армию, против завоевательной войны
Большинству течений Просвещения присущ ужас перед войной, критический взгляд на власть военных в обществе и требование мира между народами. Космополитичные соображения философов, от аббата Сен-Пьера в 1713 году до Иммануила Канта в 1795-м, содержат юридическое закрепление мира и достижение если не прекращения войн, то по крайней мере их ограничения. Конечно, просветители далеко не монолитны по этому вопросу, и осуждение войны может довольствоваться общим пониманием морали с признанием того факта, что война – крайнее зло, но нет сомнения, что главные источники политической мысли Робеспьера, какими мы их видим (естественное право Локка, Монтескье, республиканизм Мабли и Руссо и др.), принадлежат к критическим течениям в отношении завоевательной войны. Этим не исчерпывается, разумеется, мысль самого Робеспьера: изображать его «учеником» Монтескье или Руссо по этому вопросу было бы по меньшей мере упрощением того, как формируется его личный теоретический и практический опыт в связи со стремительным развитием революционного процесса.
Первый текст Робеспьера с упоминанием войны – это опубликованный в начале 1789 года меморандум в пользу бывшего пленного солдата. В нем он бичует «истребительные набеги», пожирающие народы ради удовлетворения «смертоносной жажды завоеваний» абсолютных монархов [1]. В этом осуждении нет ничего оригинального, подобное можно найти в огромном количестве «философских» писаний… Выбранный в Генеральные штаты, ставшие Учредительным собранием, Робеспьер получает немало новых возможностей ставить вопросы войны и армии, которые для него неразделимы. Он раз за разом выступает в защиту солдат, находящихся во власти офицеров и подвергающихся их оскорблениям. Вслед за многими философами и за Маратом с его «Цепями рабства» (1774) он считает армию и войну за границей непревзойденными способами создания деспотической власти. По этой причине солдаты должны стать истинными гражданами, превратиться из «орудий тирании» в оплот свободы. Таким образом, Робеспьер защищает права солдат и их патриотизм от «аристократизма» офицеров, как, например, в деле тулонского мятежа в декабре 1789 года [2]. Кроме того, он выступает против произвола военного устава, унизительного для солдат и снисходительного к офицерам. Осуждение офицеров-аристократов набирает силу в связи с событиями в Нанси (август 1790), где маркиз де Буйе топит в крови выступление войск [3]. В том же году он высказывается против проекта организации армии, предложенного военным комитетом Собрания, так как в нем делается упор на регулярную армию, как будто обновленная Франция намерена «завоевать
