Посредник - Женя Гравис
Девушка смотрела на сыщика из-под низко надвинутого на лоб темного платка. В серых глазах было смятение. Личико – худое, невыразительное. Блеклые брови, бледные губы. Пожалуй, она могла быть миловидной, если бы не этот монашеский наряд и испуганное выражение лица.
– Простите, я, кажется, вас нечаянно напугал. – Самарин не стал подходить ближе и поднял руки, давая понять, что не хочет мешать ее занятию.
– Вы пришли за мной? То есть ко мне? – растерянно спросила девушка.
– К вашему отцу. Просто решил осмотреть окрестности. Еще раз извините, что невольно ввел вас в замешательство. В этом уголке, наверное, редко бывают прихожане.
– Это вдовья скамейка. – Девушка опустила голову и вновь принялась за работу, приминая землю вокруг цветов. Пальцы ее слегка подрагивали. – Сюда приходят посидеть в тишине. Мне хочется, чтобы это место было красивым. Поэтому я сажаю двоецветки.
– Что, простите?
– В Москве так называют фиалки, или анютины глазки. Желто-пурпурные.
– Мне говорили, что это символ печали и разочарований.
– Не совсем. Это двуличный цветок. Пурпурный означает покорность к испытаниям, а желтый – ожидание новой жизни. Двоецветки нельзя держать дома. А в таких местах они… помогают людям справиться с горем.
– Это благое дело. Вам, наверное, тоже сейчас нелегко – из-за Дарьи Васильевны. Сочувствую вашей утрате.
– Это храм Смерти. Здесь постоянно говорят только о ней. Я привыкла.
– Понимаю. Я тоже как начальник Убойного отдела вижу ее каждый день. И все равно становится не по себе, особенно когда человек был тебе знаком.
– Вы знали прабабушку?
– Знал немного. У нее было отличное, хоть и своеобразное чувство юмора.
Девушка закусила губу и опустила голову еще ниже.
«Перегнул, – подумал Самарин. – У барышни горе, а ты про юмор рассуждаешь. Расплачется же сейчас, вон как лицо прячет».
– Простите, это было неуместно. – Он виновато улыбнулся. – Пойду поищу вашего отца.
– Он сейчас в храме.
– Благодарю за помощь. Меня, кстати, Дмитрием зовут. А вас?
– Вера, – едва слышно прошептала девушка. – Служба скоро начнется.
Митя понял намек и, еще раз извинившись, направился ко входу.
Милая у отца Илариона дочь. Но почему же такая боязливая?
Храмы Орхуса, как правило, бывают мрачны и тоскливы. Что поделать, если посещают их не по самым веселым поводам? То ли дело нарядные церкви святой Алдоны, покровительницы Любви, где принято играть свадьбы. Яркие, украшенные цветами и лентами в любой сезон, они одним своим видом вызывают прилив воодушевления.
Но этот храм, как ни странно, Мите даже понравился. Разумеется, внутреннее его убранство было строгим и печальным, в черных и серебристых тонах. Но без мрачности и тоски. Статуя Орхуса стояла на своем месте – у западной стены. Восьмой ученик Диоса (канонический – с одним глазом) держал в руках все те же песочные часы. У ног его были сложены засохшие цветы.
Митя потянул носом и не уловил привычного для таких мест запаха тлена и гниения. Считается, что они – беспрестанные спутники смерти, и вмешиваться в естественный процесс увядания кощунственно. Здесь же воздух, видимо, был сухим, и от мертвых цветов тянулся лишь слабый запах – отголосок былой пестрой красоты. Как со страниц старого гербария.
Прихожан внутри не наблюдалось. К Орхусу вообще стараются обращаться лишь по печальной надобности – во время похорон и поминок. Люди, потерявшие своих близких, заходят их помянуть в знаковые дни. В остальное время тут негусто. Хотя в прошлом году, помнится, было не протолкнуться.
В мае. Это было в мае. После статьи в «Московском листке» об убийстве пятой жертвы Визионера в парке «Сокольники». Репортер Чижов тогда написал полный бред о якобы божественной сущности убийцы, который ищет себе невесту. Митя вспомнил длинную очередь нарядных барышень к храму – с увядшими цветами и разбитой посудой. Орхусу жертвуют то, что мертво или не подлежит восстановлению.
Хорошо, что это сумасшествие продлилось недолго. И хорошо, что двести лет назад церковные власти запретили в качестве подношений приносить мертвых животных. Можно представить, какой тогда стоял в этих местах «приятный» аромат. А сейчас нормально. Легкий привкус затхлости от сухих цветов и старой утвари. И ничего более.
Отец Иларион стоял перед статуей и молился, но услышав шаги, обернулся.
Повседневная сутана без украшений, длинные черные волосы с серебряной паутиной обрамляют строгое худое лицо. Глаза – темные, взыскательные, изучающие. На похоронах сыщик со священником перемолвился парой слов. Но вряд ли храмовник запомнил даже имя.
– Доброго дня вам, святой отец. – Митя сложил руки пирамидкой и слегка поклонился.
– И тебе, сын мой Дмитрий.
Надо же, запомнил.
– Для вас мы все сыновья и дочери, но я здесь все же как сотрудник полиции. Найдется ли у вас время для беседы?
– Если богу было угодно послать тебя ко мне с вопросами, значит, в его милости направить меня с ответами. Давно ли ты последний раз был в храме?
– Давно, – признался Самарин. – Но я вырос при церкви, мой отец тоже был священником.
«Постараться не затевать споров о вере», – напомнил себе Митя.
Обращение на «ты» его несколько раздражало. Но собеседник – настоятель. Он и к старику так обратиться способен.
Свой язык. Свои правила. А отец Иларион еще и на своей территории. Хочет играть в священника и прихожанина – пусть попробует.
– В каком приходе?
– В маленьком селе в Ярославской губернии. Отец умер больше десяти лет назад, вы вряд ли слышали о нем.
– Теперь я о нем услышал и искренне помолюсь за вечную жизнь на небесах усопшего…
– Александра.
– …слуги божьего Александра. И за всех безвременно ушедших от нас.
Священник склонился перед статуей, шепча молитву, и Мите ничего не оставалось, как сделать то же самое. Пальцы у отца Илариона были узловатые и длинные, и в пирамидку сложились привычным, отточенным жестом. С некоторым изяществом даже.
Молодец пастырь. Хороший психолог. Ловко поймал. Теперь у священника есть время обдумать неожиданный визит полиции и то, что следует говорить. А чего – не следует.
Если ежедневно выслушиваешь скорбящих, знаешь, где их слабости и как повернуть беседу в нужное русло. Человек в горе вообще, как правило, растерян и беззащитен. Особенно если горе приходит внезапно.
Сам таким был. Митя невольно вспомнил себя в четырнадцать лет, когда поздно вечером в их дом без стука вошел настоятель Федор с суровым лицом и сообщил: «Крепись, Митрий. Отец твой только что отошел в мир иной, храни Диос его душу, отмучился. Собирайся на полуночную».
И положил руку Дмитрию на макушку.
