Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

Жаль, конечно, было не только помидоры и огурцы, но и все эти чахоточные ростки, в неменьшей мере изнывающие от сухмени, жаль было обманутую землю, труда. Да и вообще — один лишь рассказ о том, как доставались семена, мог бы стать самостоятельным рассказом. 42 клубня «вербы», например, — столько поместилось в бумажном пакете, — мне подарил сам создатель сорта академик Альсмик. Картофель только-только прошел государственные испытания и потому еще не скоро выплеснется на поля, чтоб затмить славу знаменитого «темпа». А в Яворах картошка выродилась, все сорта давно перемешались, и я надеялся, что помалу именно высококрахмалистая «верба» с нашего огорода поможет селу, даст ток новой крови.

Но более всего я все же беспокоился о помидорах. Мало того, что это влаголюбивая культура, — ведь я же сам выращивал в городской квартире на окошке рассаду, еще в марте наковыряв стамеской в цветочном коробе на балконе мерзлой земли, переносил ящики из комнаты в комнату, оберегая всходы от сквозняков, и закалял их на негорячем солнышке. Помимо популярных, здесь тоже было несколько интересных сортов — они отличались и по сопротивляемости к болезням, и по форме, даже по окраске: были желтые помидоры, были черные — черно-красные на изломе, с черной кожицей.

Я торопился, чтоб управиться с основной поливкой до сумерек, и опоздал: вокруг каждого помидорного кустика уже темнело влажное пятно. И огурцы были политы, и морковка. Не столь обильно, как это обычно делаем мы, не с запасом, а так, чтобы дожить хотя бы до завтра — авось назавтра непутевые хозяева наконец-то появятся.

Мне не надо было долго ломать голову, чья же это работа. Конечно же, тетки Кристины, нашей соседки. А может, и не только ее одной. Может, пришли помочь толокою и Варька, и Стефка. Все они так или иначе родственницы между собою, эти одиноко живущие бабульки 73-х, 74-х и 75-ти лет… А может, и Прузына была, и Женя, и Таня…

Будто забот своих не хватает, с досадой подумал я. Но ведь вы-то понимаете, что я злился тогда лишь на самого себя.

На двери Кристининой хаты висел замок. Значит, после дневных праведных трудов ушла «гулять» на село.

«За́раз выпьем по стаканчику вина, — услыхал я однажды от Стефки, — и возьмемся за слезы…»

Мой колодец — в ту пору я только думал забрать его под одну крышу с летней кухней — оказался накрытым широким горбылем из моего штабеля. Ну а это еще зачем? Обрез верхнего бетонного кольца довольно-таки высоко над землей, в колодец-то и пьяному мудрено свалиться…

И все понял, лишь достав воды: в ведре плавали замечательно замоченные парашютики одуванчиков, они дожидались, когда я перенесу их на возделанную, удобренную, влажную почву тем же помидорам под бочок, чтоб мгновенно выстрелить. А сколько их, этих парашютиков, обманчиво-безмятежно толклось в воздухе!.. Известно, сорняку никогда и ничто не помеха.

…Из-за комаров пришлось окна и двери на ночь закрыть. Раскинувшись, я лежал поверх одеяла в полной темени, в полной тишине. Лишь с болота приглушенно доносился соловей.

Уже засыпая, услышал, как где-то каукнула кошка. Все верно, не мяукнула, а каукнула, как и положено белорусской кошке.

ГРОЗА И ЛИВЕНЬ, ДЕНЬ ЧУДЕСНЫЙ

Гроза застала нас в чистом поле.

Я никогда не видел такого зловещего неба и не предполагал, что бывает на свете такая затаенная, враждебная человеку тишина.

Было как во сне: с одной стороны ты, а с другой — все остальное.

Гроза не подбиралась, не готовила тебя к встрече с него. Она рождалась прямо здесь, над тобою и вокруг тебя.

Мы ощущали телом электричество, которым был перенасыщен воздух.

Шелестел пробный дождь.

С первым ударом грома вспыхнули провода на четырех опорах. Горели, как свечки, в полусотне шагов от нас.

Ни в Узде, ни в Руденске, где можно было обесточить линию, до этого удара не знали, что у нас собралась гроза.

Хлынул дождь. Очки пришлось снять, и все плыло перед мокрыми глазами.

Жена вцепилась в мою руку. Она панически боится грозы. И, наверное, уже в который раз вспомнила давний совет Варвары Васильевны: «Попостись в последнюю пятницу перед Ильей — грозы бояться не будешь. У нас же в селе никто не боится…»

Второй удар, через значительный промежуток времени, пришелся по центру Яворов. Позже мы узнали, что с этим ударом рассыпался ко́мин[10] на хате Топорашевых.

Мокрые с головы до пят, мы свернули с дороги, пошли через заросшее бурьяном поле, через кладбище. Так было до дома много ближе.

Вода неслась по склону, как молодой конь в конюшню.

Дождь добрый, сказала наша соседка Женя, але ж нахальный — погреб залил…

И картошку бороздами вымыл.

И переколошматил огуречные всходы.

И унес машину песка, что был сгружен у моих ворот.

А наша речка, что Галкам по сека́лкам, вышла из берегов.

Не было ни гроша, да вдруг алтын. Нет, нам такой дождь не нужен, сказал Миша Яволь…

ПЧЕЛЫ

Дождливые дни. В лугах много травы, но мало цветов. Из медоносов совхоз нынче ничего у села не посеял (а прошлом году была гречиха), и пчелы злы — возле цветущей фасоли атакуют тебя без предварительного оповещения, то есть без обычного круженья, жужжанья, а с ходу, как оводы.

…Но вот зацвела липа.

РОДСТВО

Клава давно собиралась сходить с Варварой Васильевной на кладбище. Там похоронены многие бабулины близкие. Мама и тата, в том число — прежние хозяева хаты, в которой теперь живем мы.

И вот собрались «в отведки». Клава вымыла у колодца ноги, умылась и переоделась, когда за нею зашла Варвара Васильевна — как всегда чистенькая, аккуратная, в белом выходном платочке — интеллигентная старушка от земли. Увидев Клавины приготовления, она сперва обрадовалась, а потом засмущалась: от работы, мол, оторвала, а кладбище — вот оно, на бугре, можно было и так пойти, никто и не заметит.

— Но как же… — возразила жена. У нее самой еще свежо свое горе — не так давно погиб младший брат.

…Варвара Васильевна потом вся светилась. И впервые сказала ей «миленькая».

БАНАНЫ В ЯВОРАХ

У Васи Шавеля поздний ребенок — женился Вася поздно. И вот жалуется:

— Саша растет один, жалко бить… — И по обыкновению, полуутвердительно добавляет: — Га-га?..

— Зачем же бить?.. Живой, бедовый мальчонка…

— Но как же?.. — теряется Вася. — «Папа — дурак!..», «Бабушка — дура!..», «Дай закурить!..», матюками ругается…

Саша один не только в семье, но и на всей нашей половине села. Лишь на