Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов
Мы шли к лесу, оборачивались. Дедка пошатывал ветер, и потому он цепко держался за палку.
Пожалуй, с самого детства он в этом лесе, на этом болоте не был…
«ОТ» И «ДО», ИЛИ ПО СЕНЬКЕ И ШАПКА
23 августа, приметный день. С утра до вечера было тихо, лишь изредка подувал слабый ветер, и вода в осушительной канаве, откосы которой Костя обкашивал, казалась мертвой. Темная, усеянная семенами отошедших трав, она не волновалась под этим ветром. Кусали комары… Все говорило за то, что и осень должна быть тихой, а зима — без шальных метелей. Для полного набора примет не хватало, пожалуй, дождика; но и тот вроде побрызгивал за близким лесным горизонтом, за Тепленью и Распутьем…
Конечно, кому не по душе спокойные осень и зима. А вот дождь, пусть себе сто раз приметный, был бы теперь не кстати — разом поспели жито, ячмень и овес. Хватит того, что лето выпало на редкость плаксивым, из теплой земли трава перла как на конец света, на сотках — у тех, у кого помимо одуванчика по дворам и обмежкам были участки сеяных трав, — уже во второй раз поднялась отава. Да и Косте дождь совсем ни к чему, хоть и возьмет он сейчас с тех канав клок того сена. Сено — оно всегда сено. Росла же здесь в основном всякая непотребная пакость навроде татарника, чернобыльника, осота; ну, аир у самой воды и в воде, годный разве что для подстилки скотине, местами встречался козлобородник с добрым разнотравьем, а порою на бровке перепадали клевер, овсянница, тимофеевка, оставленные совхозными сенокосилками. Посылали же Костю сюда не ради его тимофеевки, а ради аира и былья, и называлась работа профилактическое обкашивание гидромелиоративных каналов. Чтоб не зарастали.
Словом, Костя был штатным косарем у мелиораторов.
Костя окинул взглядом канаву, на которой сегодня трудился, она уходила наискосок к падающему за взгорье солнцу, закурил, забросил за плечо косу и пошагал к селу, подволакивая ноги в тяжелых кирзовых сапогах.
Справа от стежки, за гречихой, крепко заросшей сорной травой, был некогда хутор. Теперь там вперемежку с дичками и вокруг них, даже на крушне — камнях, оставшихся от фундамента да еще помалу свезенных с поля, — шелестели березы и осины. И если в этих зарослях выскакивал вдруг гриб-другой, какой-нибудь обабок или дурной красноголовик, значит, в лесах появился настоящий гриб, грянула пора серьезной охоты. Здесь, парень, время не теряй, останешься на бобах.
Эти одиночные хуторские грибы Костя называл разведчиками. И они никогда не подводили его. Гарантия была стопроцентная — как на станции «Салют-6». А Костя кое-что да понимал в современной технике.
Тут надо заметить, что по части грибов соперничать с ним могли у нас только Мишка Коваль и Дануся Концевая. Но Данусе давно за семьдесят пять, от переделанной за жизнь работы и прочего ее суставы к непогоде и по ночам разъедает соль. Схоронив мужика, она тем не менее не пожелала сокращать хозяйство хоть на куренка. Все же две дочки в городе, на заводах, еще одна в Крупице, у нее свое хозяйство, помощи от дочек практически никакой, если не сказать, что дело обстоит как раз наоборот — Данусе на лето привозили внуков. То есть какое-то ведьмовское чутье на грибы не изменило ей, непокой и непоседливость в душе остались — нужно отдать ей должное, а вот в руках-ногах мочи недоставало. Как и самого времени, понятно. Теперь, баба, особо не пошастаешь.
Костя, словом, был грибник вне конкуренции.
(Исключая Мишку, конечно. А наезжающие к родителям из города чижики — так эти не в счет, лес надо не наскоками видеть. Вон и Ванька, старший сын, приехал как-то прошлым летом, говорит: «У нас на Комаровке, — то есть на базаре в Минске, — боровиками торгуют. Наверно, и здесь появились?..» Появились! Десятка два ниток, помнится, одних только сухих уже висело!..)
Зацепив за голый, обломанный яблоневый сук косу, Костя не спеша прикурил потухшую «Приму», глубоко втягивая худые небритые щеки. Потом поднырнул под ветви одной из крайних осин. Грибница здесь была доподлинно слабая, разведчики проклевывались не каждое лето — не хотелось сразу же осматривать сравнительно толковые места и лишиться сразу же надежд. Он присел на корточки, услыхал, как затрещали по шву линялые штаны, пощупал вновь образовавшуюся дырку — можно ли будет идти домой через село, успокоился и лишь тогда повел взглядом по затененному суглинку, редко поросшему высокой худосочной травой. И неожиданно увидел возле притонувшего в земле окатыша подосиновичек, каб он сдох! — в полпальца ростом, в бледно-розовой шляпке с неразвернутыми полями. Что такое дождь, дурень, еще и не ведает, в тюбетейке, как узбек, гуляет…
Костя облазал бывшее селище, хотя в этом нужды теперь не было, поднял еще пяток — юных, крепеньких, поклал их в карман пиджака, переложив брусок в другой карман, к сигаретам, и, озабоченный, почесал к селу.
Он шел и размышлял, что завтра надо собраться пораньше, на коровьем реву, идти под Колодино. Это близко, меньше часа хода. Лес там невелик, но для него одного и колодинских грибов за глаза хватит. Грибы будут, и домой вернется до полудня, хозяйство, телка досмотрит, потому как Кристина, жена, опять вряд ли сможет прибежать с картошки, поди знай, когда подадут те машины под детскосельскую раннюю. А корова отелилась поздно, еще и в стадо не гоняли. Оно неплохо бы, конечно, подъехать автобусом до Казенного леса, но обратно ведь припозднишься…
В сырых кустарниках у села, там, где одной струею текла в новой канаве Осочка, гахнул выстрел. По кому он уже там бабахает, подумал Костя. Охоту открыли неделю назад, в субботу, с шести утра, а канонада, в буквальном смысле — канонада, началась до пяти, едва занялся рассвет. Костя лежал тогда дома на кровати, насчитывал порой до десятка дуплетов кряду — палили, видимо, по одной и той же ошалевшей от страха стайке.
Миша Яволь, ответственный в Яворах за охотничий порядок, после рассказывал, что на открытии были все нашенские, что из города приехали и хлопцы, страстные до охоты, да еще с приятелями. У одного Миши ночевали трое сы́новых друзей. А подбили скопом лишь одного чирка, но и того не нашли — собак по водоплавающей дичи давно никто не держал, негде гнездиться той водоплавающей.
Утка перевелась, и напрасно на нее открыли охоту, да еще так рано: птичья молодь не окрепла, едва лишь встала на крыло. Весна была затяжной и холодной, и в природе, считай, все опоздало с
