Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов
А люди меж тем подходят и подходят:
— Здравствуйте!..
— Здравствуйте!
Вижу Костю — высокого нескладного человека в очках с толстенными линзами. Костя первый яворский грибник, и я расскажу по случаю о нем особо. Толкует с группкой отъезжающих-провожающих, бросив набитую хлебом сетку на куст припорошенного пылью хрена: «А!.. Дети все съеду́т!..»
— Здравствуйте!..
— Здравствуйте!
Приходит Петя, наш сосед, истый труженик, фрезеровщик с «Интеграла». О нем тоже будет отдельный рассказ. Подбираюсь я к этому рассказу уж много времени, вижу, как говорится, его насквозь, а вот на бумаге мои слова неповоротливы и блеклы. Наверное оттого, что Петю я знаю много лучше других и нет ничего сложнее в нашем деле, как написать о близком тебе человеке. Тем более, как ни удивительно, если человек этот ярок. Повсюду видится несоответствие живого характера с рассказом о нем, фальшь, самому себе не веришь и к чему же, спрашивается, морочить голову другим…
— Уф! — сказал Петя, ставя на землю ношу с какими-то там деревенскими гостинцами. — Тяжкие вэнзелки.
— Так он тебя и понял, — имея в виду меня, заметил Миша. — Скажи по-русски.
— Клунки[3], — «перевел» Петя.
Длительный обряд обмена рукопожатиями. Полсела так или иначе Петины родственники. Что не помешало однако в свое время передраться со всеми, раз за разом, когда приспичило женихаться, приводить в дом невест своих, так сказать яворских: вот, мама, нашел себе воеводу…
«Петя, — говорила мать, — але ж Валентина — твоя троюродная сестра!..»
«И Люция, Петя, — тебе сестра!..»
«И Люба…»
Пришел потолкаться среди народа Митя Киселев. Работал некогда в городе, попал в переплет, голову ему проломили. Молодой хлопец, он получает пенсию по инвалидности, живет с матерью[4].
— Здравствуйте!..
— Здравствуйте!
И разыгралась вдруг сцена, не радующая глаз: к магазину притащился пьяненький дед Алешка, за ним его баба Тэкля, отняла у него палку и погнала той палкой взашей домой.
Тэкля пришлая, откуда-то из-под Светлогорска. Продав там хату, прибилась лет пять назад к бобылю Матвею, через полгода схоронила его, стала полновластной хозяйкой крепкой усадьбы и вот только что, с месяц назад, привезла себе из Шацка семидесятилетнего вдовца Алешку. К ледащему Алешке в Яворах еще не привыкли, не раскусили, что за человек, Тэклю за ее скверный язык недолюбливают, и спектакль этот в общем-то, не в обиду будет сказано односельчанам, за живое особо никого не задел.
— С ней не пропадешь, — усмехнулся Миша.
— Но и не воскреснешь, — добавил Петя. — Пьяны человек — святы человек, как не поймет… А, да ну их, времени мало.
Он метнулся в магазин, вынес стакан и пару «фаустов». То ли «Золотых песков», то ли «Золотой осени».
— Хоть сегодня и не Петров день, а все же… — сказал Петр.
— Ну а где Петр, там и Павел, — сказал Павел.
Хлопцы увлекли и меня на травку, отказываться было грешно. Телё в Дудичах не пило́, не пило́, его и зарезали, как отреагировал бы Петя.
Так и вышел у нас в Яворах день Владимира, Петра и Павла.
А вскоре на дороге показался, запылил автобус…
Мог бы и опоздать однако…
ЯВОЛЬ
Это уличное прозвище наш сосед Миша привез из Германии. В переводе означает «слушаюсь». «Как здоровье, Клава?» — спросит мою жену. «Нема здоровья, ерунда!» — весело отвечает Клава. «Ерунда — есть такое растение. Я о здоровье спрашиваю. Яволь?..»
С первого дня войны Миша таскал трактором дальнобойную пушку. Может, оттого и жив остался: позиции дальнобойной артиллерии — тыл не тыл, но и не окопы передовой. Конечно, прямой наводкой тоже приходилось стрелять. По танкам.
Работал в молодости трактористом, теперь же — возчиком. Своего коня называет не иначе как «Форд», «Мерседес» и так далее, как взбредется.
Сегодня вывозили из его хлева на наш огород навоз. Когда работу окончили, напомнил: «Двадцать третьего у Женика (старшего сына) свадьба. Яволь?» — «Яволь, яволь…»
Я достал из нагрудного кармана рубашки пачку «Примы», и он потянулся к ней, предварительно вытерев перепачканные в навозе руки о хвост коня.
ПРАЗДНИК
Завтра Егорий, или Юрий — праздник. Бабы пойдут на наряд на час позже — в первый раз пастух погонит стадо, так заведено.
…И назавтра: коровий рев, лай собак, с каждой коровой не менее одного провожающего; а она упирается, привыкла к теплому хлеву и отвыкла от «общества» — то идет по дороге галопом, то рысью, то в болото сдуру норовит. Иных даже тащат на веревке или ременном поводке. И повсюду стычки коров между собою. Ошалела скотина, как перед концом света. Только и слышно: «Куды?! Куды?!» С достоинством вели себя лишь грациозные белые козочки.
Наконец стадо выпроводили за околицу.
А спустя немного времени штук пять коров заявились в село. С громким мычаньем пошли по улице.
Миша заворачивал свою так, как, пожалуй, только он умеет:
— А каб ты сдохла, га?! Каб ты са скуры[5] вылезла!.. Кадушка!.. Куды?! Я тебе озирнуся, я озирнуся[6]…
Ко всему прочему пока мало травы, а дома ведь хлеб давали.
Не было четырех часов, когда стадо пригнали обратно. Немного сломленное, но все еще ревущее, бестолковое.
— Лепей за усё[7], — бранчливо выговаривал Миша своей, — каб твоя мать не родила бы тебя, а в крапиву бы выссала!..
Ну и праздник!..
МИШИНО ХОЗЯЙСТВО
У Миши большое хозяйство и работу не переделать — корова, стельная телка, бычок, три кабана, куры, пчелы. В прошлом году держал стадо гусей. Еще две собаки, три кошки; последние хоть и на собственном попечении, но все же…
В выходные и в отпуск из города приезжают с семьями обе дочери, сын. На какую пору года ни выпадает отпуск, когда ни приедут, работы для всех достаточно: и огород ведь надо посадить, и картошку вовремя обогнать, и сена накосить, и убрать огород, и свезти огурцы на продажу в город, и крышу перекрыть, и жито на мельнице смолоть, и дров на болоте с заморозками заготовить — мало ли чего…
Еще один сын служит в армии. Спросишь Мишину жену: «Что пишет, Танечка, Володик?» Ответит: «Прислал в неделю[8] письмо…
