Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

Ольховатская история

ОЛЬХОВАТСКАЯ ИСТОРИЯ[1]

1

Здесь, в Ольховатке, — молодом промышленном городе — у меня еще не было дела, подобного тому, ради которого я приехал сегодня на рассвете. Во всяком случае, хотя бы с внешней стороны.

Три недели назад — 30 июня — около полуночи у своего дома скончался от побоев, от обширного кровоизлияния в мозг гражданин Чигирь Денис Андреевич, пятидесяти четырех лет от роду, продавец магазина сельпо. Рядом с ним была обнаружена хозяйственная сумка, в которой покойный нес две буханки хлеба и три пакета гречневой крупы. Хлеб был втоптан в грязь, пакеты растерзаны ударами ног. Но в кармане Чигиря была обнаружена в полной сохранности дневная выручка магазина, которую он должен был сдать наутро в кассу сельпо, — полторы тысячи рублей и отчет за неделю работы. Чигирь жил на застроенной частными домами улице Кильдимовке, плохо освещенной, но достаточно оживленной — рядом находятся железнодорожный вокзал и автостанция. По всей вероятности, грабителю или грабителям помешали прохожие, хотя никаких свидетелей найти не удалось. Служебно-розыскная собака следа не взяла.

Первым на Чигиря натолкнулся его сосед, он же, сбегав на вокзал, вызвал милицию и «скорую помощь». Еще до прибытия опергруппы и «скорой» милиционеры, которые прибежали с вокзала, задержали первого подозреваемого, некоего Волосевича, который был навеселе, вертелся под ногами и все галдел: «Не имеете права трогать лежащего! Я пятнадцать лет отсидел и законы знаю!..» — то есть нес всякий вздор, выказывал суетливую предупредительность. Не имеете права бить лежащего — это, что ли, он хотел сказать? Волосевич раз и другой смахнул с милиционера фуражку, и его пришлось отправить с его «пятнадцатилетними университетами» в вытрезвитель. Там изъяли свинцовый наладонник.

Всю ночь на месте происшествия дежурил милиционер. Накрапывал дождь, и большой участок улицы пришлось накрыть полиэтиленовой пленкой. С восходом солнца провели фотосъемку, осмотрели каждый клочок земли, провели биологическую экспертизу — здесь же, в Ольховатке, и отправили образцы в республиканский научно-исследовательский институт судебных экспертиз, по слепкам со следов установили размер, фасон и фабрику-изготовителя обуви, в которой тут прошли последние пять-шесть человек, по окуркам — группы крови прохожих и выполнили многое другое, огласка чего покамест нежелательна, потому что составляет профессиональную тайну.

До семнадцатого века в Венеции казнили за выдачу секретов производства стекла. Сейчас на этот счет можно с недоумением и иронией улыбаться, хотя в свое время многим венецианцам было не до улыбок. Ну а здесь, понятно, случай другой, мне просто ни в коей мере не хочется ни на грош поспешествовать преступнику, почитывающему на досуге детективные повести, в его черной работе и усложнять работу свою. Я только могу сказать, что при современном уровне развития криминалистической мысли и техники ни одному из них от возмездия не уйти, и это ясно как божий день, человек — не сверхъестественное существо и всегда оставляет какие-то следы. Все дело во времени.

Дело во времени, но время, увы, не только наш союзник. Потому что за каждый день, что гражданин преступник проводит на свободе, он предъявляет нам счет. И счет печальный.

Хотя со дня гибели Чигиря прошло уже три недели, утверждать, что расследование зашло в тупик или топчется на месте, было нельзя. Эта история оказалась крайне путаной, и ольховатская районная прокуратура и угрозыск, насколько я мог судить по их отчетам по возвращении к себе в область из командировки в Якутию, выполнили большую предварительную работу в различных направлениях. Подозрения насчет Волосевича отпали сразу же — тот сидел в привокзальном ресторане до самой кончины Чигиря. На смертельной ране экспертиза обнаружила следы металлизации, но это не были следы от ударов свинцовым наладонником. И, кстати, никаких пятнадцати лет он не отбывал, покамест два года да после этой истории — пятнадцать суток.

Так вот, отпала версия с Волосевичем, и на руках у нас осталось… на руках осталось более десятка версий других…

В гостинице меня встретила заспанная дежурная и табличка «Мест нет».

— Но для меня должны были забронировать номер, — сказал я.

Дежурная недоверчиво посмотрела на мое удостоверение, покосилась на захваченные про запас зачехленные рыбацкие снасти.

— А-а, — поймал я ее взгляд. — Это — для выходных дней. Или, что же, следователям и выходных не положено?

— У нас что ни командировочный, то и рыбак. Отметит командировку — и на озера, — проворчала дежурная. — Куда только начальство смотрит?

Я устроился в номере, побрился и ополоснулся с дороги и пошел перекусить. Неподалеку, за углом, я знал довольно-таки уютное местечко, там в эту пору — в восемь утра — не приходилось подолгу выстаивать в очередях.

Но сегодня, к моему огорчению, народу в кафе-закусочной оказалось предостаточно. Я терпеливо дождался очереди к кассе, потом — к раздаточному окну и с подносом в руках стоял посреди крохотного зала, не зная, где примоститься.

У двери, за высоким столиком, облокотись на серую, под мрамор столешницу, оживленно переговаривались двое молодых людей. Поскольку перед ними ничего еще не было, я подумал, пока их товарищ выбьет чеки, то да се, я управлюсь со своими сосисками и кофе.

— Занято, — тотчас сказал один из них, впрочем, даже не взглянув на меня.

— Но я, быть может, успею…

— Тебе же, парень, сказали: занято — значит, занято, — веско сказал второй.

Мне за сорок, но говорят мне, старшему следователю областной прокуратуры Дмитрию Васильевичу Скоморохову, это «парень» довольно часто, разумеется, если я не «при параде», не в форме работника прокуратуры; говорят даже девушки, к неудовольствию жены. Просто я сухощав, и вид у меня моложавый. Особой неловкости я не испытываю, меня от этого не убудет, работе не вредит, напротив, подобная неброская несолидность, что ли, только на пользу.

Да, но делать нечего, надо поворачивать оглобли.

Здесь ребята обернулись на дверь, в которую торопливо, боком, входил новый посетитель, очевидно, тот, кого они ждали, и на столе, словно в иллюзионе Кио, появились стаканы. У этого третьего под пиджаком отдувались карманы брюк.

— Свисток, вбрасывание, — сказал один из парней, воровато свернув с бутылки зеленую пробку и разливая ядовито-красное вино по стаканам.

— С восьми утра ударяем по струнам, — сказал я, чувствуя, как предательская краска заливает лицо.

— А тебе-то что за дело? Каждой бочке затычка? Или своего рубля нет?

— Ошибаетесь. Это как раз и есть мое дело, — Меня подтолкнули, и по подносу стала расползаться лужица кофе.

Я пошел прочь, злясь и на себя,