Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

Накануне Миша ездил на центральную усадьбу, отправлял по почте посылку для Володика. С салом и домашней колбасой. А трешку, которую посылали в конверте с письмом, Володик так и не получил.

УГРОЗА

На первых порах, когда менять старый, упавший на улицу забор было еще недосуг, к нам захаживали не только гуси и куры, но, случалось, и кони.

Кристинины куры пользовались у нас привилегиями — до еды они были не жадными и грядок не трогали. А Мишины — это была напасть, это была какая-то саранча, оголтелое ханское воинство, способное перевернуть ради дохлого червяка весь твой огород вверх тормашками. Особенно остервенело разгребали землю вечно голодные поджарые блондинки.

Но Мишины куры неслись одна перед другой, вот ведь в чем фокус, а все Кристинины сообща стыдливо оставляли в гнезде лишь одно-два яичка в день. И Кристина справедливо грозилась свернуть своему петуху голову.

ВРЕМЯ

И сквозь дрему прекрасно знаю о времени.

Мышь перестает шуршать бумагой в подпечье, светает — половина четвертого.

Гремит ведро о бетонные кольца колодца, поскрипывает ворот — это встала Таня, жена Миши Яволя; с шумом моет в оцинкованном корыте картошку для свиней — половина шестого.

Под окнами стучит телега, перезваниваются бидоны. Это проезжает сборщик молока сухорукий дядька Степан. За нами по улице восемь дворов, на восемь дворов — две коровы. Одна хата, правда, заколочена, вторая опустела только что — из нее тоже вынесли хозяйку. Проезжает дядька Степан — значит, половина седьмого.

А без четверти восемь прогоняют стадо, слышны знакомые голоса селян.

Все. Как далеко заполночь ни лег спать, — пора вставать. Чтоб куры не засмеяли.

Часы можно и не сверять, дело ведь не в минутах.

А петухи, кстати, знать того не хотят, что часы у нас настроены не на действительное время, а московское декретное, и кричат не в час, не в два и три, а с получасовым примерно опозданием. То есть с поправкой на солнцедвижение над Яворами.

ВОЛЬКА

А заколоченная с нашего края хата — Волькина.

Помню, как пришла она к нам в первый раз. Мы копали грядки и не скоро заметили ее фигурку за забором. Вернее, не скоро поняли, что человек не решается войти во двор — ведь мы успели привыкнуть к деревенскому обычаю входить в любой дом без стука. Сами, правда, по-прежнему звякали на крыльце и в сенях щеколдой, но уж во двор-то заходили смело.

Ей было за девяносто. Маленькая, с длинными волосками на подбородке и с длинной клюкой в руке. Одета абы во что, ела абы-что, спала абы-как — прямо пуританка. Пете под сорок, и он рассказывал, что сколько помнит себя, Волька всегда выглядела так же, и малышню пугали ею.

— Вой, вой, вой! — ужаснулась она. — Весь огород — под лопату?! Да возьмите вы, людцы, коня, як жа можна гэтак страдать!..

Оно бы хорошо, конечно, взять коня… Да с конями сейчас худо, в селе очередь на коня — до десятого июня, бывает, огороды пашутся, куда уж нам, пришлым, соваться…

— А хочете, я вам бо́бов принесу?

— Да у нас есть, спасибо, бабушка…

— В понеделак Микола — можа, тёпла будет. Як раньше говорили: «Пришел Микола — бери варе́ньку[9] ды сей помаленьку». Не ведаю, як теперь гово́рят…

— Как же зовут вас, бабушка?

— Волька, — изумилась она. Действительно, как можно не знать… — Правда батюшка нарек Клавдией. Але ж тата был пьяный и, покуль довез из церкви, забылся. Правда што!..

Мы переглянулись с женою, и она скользнула в хату, вернулась с парниковым огурцом. Волька посмотрела на городской гостинец без особого интереса.

— Это ж я ходила домовиться, каб забили козла. А ниякого с него толку, козы в стаде к чужим бегают… А хочите, я вам козочку приведу?..

Да, все оно так и было года три назад. И историю эту я передал в последней повести через наполовину выдуманного героя — показалось, что к месту. Но именно к ней, Вольке, постучался осенней ночью сорок первого года еврей: пусти, мол, тетка, погреться на печи. И это с ним была коза, а коз никто тогда в селе не держал. Раницей гость засобирался. «Ды куды ж ты пойдешь?!» — «Ах, тетка-тетечка! Придут немцы — меня забьют, козу забьют и тебя вместе с нами!..» С тех пор и развелись в Яворах козы…

Только выдуманный герой хотел продать козу, а живая Волька — подарить.

Заколотили Волькину хату.

А того еврея немцы забили.

В КОНЦЕ МАЯ

Троица (или семуха, седьмое воскресенье после пасхи) нынче ранняя, и еще не управились с картошкой. Но коням отдых — пасутся, спутанные, на лугу.

У магазина толкутся мужчины.

Я же ходил по строчки. С тем, чтоб и самому потом заглянуть в магазин.

ЛОСИ И РОТОЗЕЙ ПОНЕВОЛЕ

Летним днем Дануся Концевая перебирала картошку, как кто-то застил ей свет: лаз в погреб был у самой двери в садок. Подняла глаза взглянуть, кто там пожаловал, и обмерла. А божечки! — сунув в дверь рогатую голову, за ней с любопытством наблюдал лось.

— Кыш! — замахнулась она на чудище котиком. — Пранцы на тебя!..

Едва ли не каждый сельский житель, городской грибник, рыбак, шофер, дачник, наконец, встречался с лосем. А недавно в «Известиях» был напечатан курьезный снимок — лось знакомится с городом Слуцком и горожанами.

Неловко признаваться, но мне, побывавшему в самых разнообразных заповедниках и заказниках, на многих биостанциях, видеть лося на воле еще не доводилось. Редкостных птиц и зверей, реликтовые растения — пожалуйста, а вот лося — нет, не доводилось, одни лишь экскременты. Как это понимать, я не знаю.

Вот и сегодня. Катились в автобусе через лесок, пылили помалу в Яворы. Я сидел у окошка, ворон считал. И, конечно же, заторможенно воспринял возгласы: «Лоси!.. Лоси!..», запоздало заметил оживление в автобусе. А когда и сам ринулся к окнам противоположной стороны, все на свете уже проехали.

Правда, считая ворон, я увидел именно в это время вновь появившийся самодельный щит при дороге и восхитился искренностью лесного грамотея, который неровными буквами сообщал: «Браконьер — вредитель, враг СССР и всего человечества!» Но ведь щит на врытых в землю столбиках и до следующего раза никуда бы от меня не ушел…

УРОКИ

Солнце пекло так, как только ему хотелось, дождя все не было, и среди недели пришлось бросить в городе все дела,