Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов
О, вон еще один, Славка Топорашев. В сапогах, красных фланелевых шароварах, в расхристанной на груди рубахе. В зубах «козья ножка», изломанная, как собачья задняя нога. Этому ехать незачем, живет в селе с матерью, но ни один воскресный автобус без него в путь не отправляется — авось, что-нибудь да перепадет на проводах. В прошлом работал в совхозе на машинах и тракторах, потом плавал по набору в Атлантике, ловил рыбу кошелем, деньги — мешками. Вернувшись однажды из рейса, прикатил в Яворы из минского аэропорта на двух такси — первое везло его морскую фуражку с «крабом», во втором ехал сам. А сейчас вот работает с бабами, куда пошлют.
Но теперь уже скоро грянет для Славки снова золотая пора — сенокос. Далеко не во всех дворах остались мужчины, не ко всем и не всегда приезжают сыновья из города, и Славку зовут наперебой, он мастер косьбы. Правда, лишь в первой половине дня — ведь по уговору в конце каждого прокоса его ожидает обязательная чарочка, и после энной чарочки Славка способен сшибать у трав лишь вершки. Тут его и разжалуют до завтра.
Сценарий встречи со Славкой известен заранее. Вот сейчас заметит нас, широко ухмыльнется, по-медвежьи повиснет мне руку: «Здорово!..», а потом и дочери. Как-то он сегодня ее назовет, ему это все равно… Мне же надо лезть в карман за сигаретами…
— Много куришь, Славка, вон «козью ножку» еще не докурил.
— А я с четырех лет курю. Без перекуров!..
— Даже жениться некогда…
— Американский философ Джон Форд, — наставительно отвечает Славка, — в 91 год вспомнил, что неженат. А мне только 41…
И по-прежнему широко ухмыляется, морщит крупный утиный поливаный нос, на лбу блестят капельки пота. В левой руке у него какой-то разодранный веник из ромашек — сапоги им, что ли, обметал.
Славка отправляется за магазин, и мы видим, как он пытается всучить свой букет отъезжающему высокому гостю Толику. Тот смеется, злится, не забывая однако плеснуть в стакан каплю и для него. Белорусский коньяк: один яблык — один червяк…
Все у нас относятся к Славке со снисхождением, безобидный он малый, хоть и большое трепло. Мне, например, на первых порах все морочил голову, что он — писатель, свободно пишет как на белорусском, так и на русском, ну и так далее. (Боже, неужели я таким уж дурнем выгляжу?!) Подобная фантазия, конечно, на пустом месте не расцветает — кажется, с четверть века назад районная газетка напечатала какую-то Славкину корреспонденцию — об успешном сборе яворскими школьниками металлолома или о слете пионерской дружины, что-то в этом роде.
Но на БМРТ Славка плавал, это без врак, и врываться в Яворы врывался — на двух такси, салютуя селянам заложенными средь бела дня фарами и ревущими клаксонами: вот он — я!.. Селедку кушаете?.. А кто ловил? Атлантическую, исландскую, беломорскую?! Кто солил в бочках и ящиках?! Кто разделывал ее, обезглавливал, зябрил для лучшего товарного вида, кто не разделывал?! И кстати, селедка пряного посола обожает следующие компоненты: сахар, лаврушку, душистый, красный и черный перец, кмен[2], анис, корицу, кориандр, а маринованная…
Где теперь та селедка, давно списался на берег Славка Топорашев, некому ловить…
А на пятачке возле магазина все время слышно:
— Здравствуйте!..
— Здравствуйте!
Приходит Буян, желто-черный выжлец Миши Яволя. Значит, на подходе и сам Миша.
Буян кажется псом нескладным. Тяжелая голова словно бы мотает его из стороны в сторону, и он с трудом удерживает равновесие на своих больших длинных лапах. Но в работе по зайчику у нас равных ему нет.
Буян оставляет без внимания присутствие у магазина Славки Топорашева. Может, потому, что народа уже порядком, а так ведь проходу ему не дает. Никому неведомо, отчего невзлюбил он Славку. По ночам, бывает, слышен на селе одинокий собачий лай. Не яростный, не захлебывающийся, но и не равнодушный — черт-те какой, никак я слова точного здесь не подберу. «Гав!..» — Потом через паузу: «Гав!..» — И снова через паузу: «Гав!..» Все знают, что это Буян пришел к Славкиному дому, сладкие сны видит Славка, до фени ему тот кобель, полудворняга-полуохотник, никогда его не задевал, чего связываться с дураком, но вот поди ж ты…
А вот и Миша. В сапогах, выходных синих бриджах, черной рубашке, кепке. По случаю воскресенья он побрился. «Домов!..» — тут же приказывает Буяну, но ведь всем интересно у магазина, и Буян, опустив хвост, развинченно вихляя задом, изображает послушание, семенит… в противоположную сторону.
— Куды?! Я сказал — домов!
Да где там…
Миша не спеша здоровается с дядькой Сергеем, провожающим своего младшего сына, Павла. Потом — с Павлом. У хлопца в руках сложенная, обмотанная мешковиной коса.
— Что, в Минске будешь сено косить на асфальте? — усмехается Миша.
— Ну а что робить?! — взвивается Павел. Ему, по всему, уже поднадоели такие подначки. — Дадут какую-нибудь ломачину — замучаешься. А эта ж своя — легкая, привычная.
— И куды завод посылает?
— Аж на Нарочь. Там наш подшефный. Ближе вот колхоза не нашлось.
Миша и дядька Сергей качают головой, косят глаз на лужайку за магазином.
Значит, на днях и к нам в Яворы забросят десант. Однажды, в самый трудный на моей памяти год, чуть не в каждой хате, сменяя друг друга, лето и осень жили постояльцы.
Это заболоченное чернолесье, хмызняки на торфах, принадлежат совхозу. На их месте предполагается сооружение рыбоводческого комплекса. Будут строить, не будут, тем не менее уже много лет здесь можно пилить и рубить все, что ни заблагорассудится, и народ с первыми морозами и до глубокого снега запасается на болотах дровами. Поэтому вроде бы и не жаль тех редких берез и осин, что попадаются средь ольхи, крушины, малины, можжевельника, елок и сосенок, задушенных крапивой и перевитых хмелем. Да попробуй сунуться в тот гущар, где непродуваемая духота и липнут к телу штаны и рубаха, где слепни и даже в полдень скопища племенных комаров, а ноги и в сухое лето вязнут выше щиколоток. Ни за какие пряники не полезешь, будь ты хоть сто раз ведущий популярной рубрики «Человек и природа». Работать ведь приехал, «зеленую массу» заготавливать, а не веничек связать к субботней баньке. Печально известный эксперимент…
Редакторов и стилистов сменили веселые человечки с какой-то шабашки, жарившие по вечерам шашлыки над кострами. Эти не отработали даже совхозный харч…
Потом на уборку хлебов прислали людей с завода и на картошку — студентов техникума.
Вот и Павел едет в район Нарочи. А к нам, возможно, попадет хлопец, рожденный у Нарочи. Но вряд ли все же со своего косой…
