Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

Майор Борисевич был начальником угрозыска района. И он умел, я это знал.

— Да, малоприятные известия…

— А разве у нас бывали «приятные» дела? Мы ж не газетчики, специализирующиеся по показательным колхозам… А ведь ты небось порыбачить надеялся? Удочки привез?

— Я их почти всегда с собою таскаю. Последний раз рыбачил, знаете где?.. На Колыме — туда от меня сбежал гражданин преступничек. Я выловил его, а потом и тайменя. Так это ж было год назад…

— Порыбачишь и у нас. Дело сделаем — и порыбачим. Еще и улицу в Ольховатке твоим именем назовем.

— Слишком много подобных улиц наберется по стране, взвоешь от однообразия.

Мы помолчали.

— Ты, наверно, сначала полистаешь? — показал Михаил Прокофьевич на тома о Чигире.

— Само собой.

— Будь другом, пройди в кабинет помпрокурора. Там никого сейчас нет. Я вызвал одного хунхуза на допрос, так он явился. Уже в щелку заглядывал. Для него ж это — как для первоклашки укол в задницу: и страшно, и стыдно, и прихвастнуть перед дружками будет чем, и поскорее бы кончилось.

Прихватив папки, я направился к двери.

— Насчет машины-то похлопотать?

— Пока нет. В первый раз хочу съездить в Лукашевку примерно так же, как ездил Чигирь.

Магазин, где работал покойный, был в деревне Лукашевка, в тринадцати километрах от города. Туда часто ходили автобусы.

— Ну, валяй, — разрешил Варивода.

В коридоре маялся парень лет семнадцати, одетый в легкую пеструю рубашку польского производства и джинсы — тбилисского. Непроизвольно, в считанные секунды (такова уж сила привычки) у меня в голове сложился достаточно полный словесный его портрет. Но я не стану пересказывать и утомлять вас, такой портрет покажется вам скрупулезно профессиональным, и оттого — скучным: если обыкновенный человек различает около двух тысяч запахов, то натренированный — положим, специалист-парфюмер — десять тысяч… Так и у нас.

На парня я глянул мельком, он же глядел во все глаза. В них жили испуг и любопытство. Но я его, впрочем, нисколько не заинтересовал — что поделаешь, непредставительный ты человек, Скоморохов, ни гордой посадки головы у тебя, ничего другого подобного; парень был весь устремлен за дверь, ведущую в кабинет Вариводы.

Пока неважные дела твои, хлопец, подумал я, да поможет тебе бог. А он поможет, если только ты, не обессудь, ни в чем не виновен…

Спустя час я шагал к автостанции. В Ольховатке, как в большинстве наших новых городов, она расположена рядом с железнодорожным вокзалом. Там же была и улица Кильдимовка, на которой жил Чигирь. Дело я забрал с собою, нес в портфеле вместе с портативным магнитофоном. У меня на сегодня много встреч, Михаил Прокофьевич заранее предупредил нужных людей повестками. К старику заходить я не стал, чтоб не помешать его беседе с парнем. Бывает, ты часами, днями бьешься с допрашиваемым и все напрасно, все ускользает он из рук, и вот вдруг «поплыл», вдруг сказал нужное тебе слово правды — и тогда забудь о себе, об урчащей пустой утробе, об отдыхе, о папе с мамой, потому что спустя каких-нибудь десяток минут человек может вновь замкнуться, может отрицать то, что говорил. Называет какие-либо имена — не теряй времени, тут же вызывай этих лиц на очную, и думай, думай, сукин сын, думай до изнеможения, до одури, восстанавливай в памяти прежние показания, извлекай из них корни, бери логарифмы, тангенсы, сопоставляй. «Твои показания?» — «Да». — «Смотри, что ты говорил неделю назад. Читай. Вслух читай!..» Вслух — это чтоб не лазал глазами по остальному тексту…

Я сразу увидел дом Чигиря, знакомый мне по снимкам, добротный дом под зеленой крышей. Фронтон украшал символ солнца — круглый сосновый срез и лучи, выкрашенные в желтый цвет. Резные наличники были белыми. За забором у калитки был колодец, аккуратная дорожка, выложенная бетонными плитками, вела к крыльцу. За домом стоял хлев, у которого умиротворенно квохтала мама-курица и попискивали ее детки — с десяток утят. Еще дальше был яблоневый сад. Город развивался противоположной своей окраиной, там были заводы и новые микрорайоны, здесь же все оставалось почти без изменений. Я бы сказал, что на Кильдимовке сохранялись покой и тишина, нарушаемые лишь глохнущими в садах свистками маневровых тепловозов, редкой машиной или мотоциклом, не случись на ней того, что уже случилось.

Мне еще предстоит зайти в этот дом и, возможно, не раз, встретиться с женой Чигиря Анной Максимовной и его дочерью Ларисой. Но пока идти не с чем, обойдемся теми показаниями, которые получил Варивода. Чего ж докучать людям, от твоих соболезнований легче не станет. «Где ж вы раньше-то, раньше где были?» — не знаю, кого как, но меня этот немой упрек преследует постоянно.

А где я был — летал в Якутию, мотался по междуречью Алдана и Амги, искал очевидцев преступления, сбежавших на рудники, брал «интервью»…

Анна Максимовна последние годы возилась по хозяйству, теперь же вернулась на «железку», устроилась кондуктором. Лариса окончила десятилетку — последний экзамен сдавала в тот несчастный день. Прибежала домой веселая и смущенная, что ни говори, а поворот в жизни грандиозный, — отец, как всегда, был на работе, он возвращался либо предпоследним автобусом, в половине одиннадцатого вечера, либо последним, около двенадцати, — наспех поела, сбросила школьный фартук, переоделась в цивильное, губки подкрасила — и гулять, к подругам, к танцам, к ночи над рекою и рассвету, к легкому вину (сегодня ведь можно, сегодня ведь немножко разрешается!.. Вот, кстати, одна из версий, разработанных Михаилом Прокофьевичем, — десятиклассники, потерявшие голову сопляки, за здорово живешь, просто так…).

Лариса собиралась поступать в ольховатское медучилище, а здесь это горе, все враз пошло прахом, жизни пришел конец. И тогда вмешался Михаил Прокофьевич — настоял на подаче документов в училище, а к директору обратился с официальным письмом: у Ларисы Чигирь, вашей абитуриентки, душевная травма, прошу зачислить вне конкурса, при успешной сдаче экзаменов, разумеется. И отнес письмо сам, вручил директору, старому приятелю, глянул ему в глаза. Это он говорит всем «ты», а писать пишет «вы».

Сам Денис Андреевич Чигирь. Жизнь оборвана на пятьдесят пятом году. Фронтовик, пехота, четыре ранения, контузия, семь солдатских медалей. После войны слесарил в депо, но по состоянию здоровья — острый ревматизм и осложнения на сердце — вынужден был искать работу полегче. Был кладовщиком на торговой базе, весовщиком на станции, продавцом книжного магазина. Год назад получил приглашение от заведующей магазина сельпо Ермолик и перевелся в Лукашевку старшим продавцом. Человек безобидный, и стар и млад говорили ему «Денис», территориальных войн с соседями не вел, чужим курам, проникающим к нему в огород, головы не откручивал. Словом, на Кильдимовке поперек дороги никому