Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

«Бездельник, — говорил Михаил Прокофьевич про сына, — шалапут безродный… Мне бы сюда вот каких вот белоголовых парочку, — он не доносил руку на два вершка до пола, — до смерти, Митя, внуков хочется. Хоть бы из Новой Гвинеи, что ли, невесту привез… Когда я вижу таких детей, то понимаю, что мир небезнадежен… Парочку бы белобрысых — и сразу же на пенсию бы вышел, хай с этими преступничками возится кто помоложе. С тоски вон — видишь? — пузо наел, к рождеству колоть можно…»

Рядом с лангустом красовалось ружье — курковая «тулка» довоенного производства, с длинными стволами, и, верно, хорошим боем, весившая, пожалуй, как ротный миномет. Но на охоте Михаил Прокофьевич не был, по-моему, тоже лет тридцать.

На столике стояла гармошка, старая непритязательная трехрядка — вот ее-то Михаил Прокофьевич брал в руки довольно часто. Большеротый, большегубый, с большими оттопыренными чуткими ушами, он подпевал чистым, очень приятным басом своей звонкоголосой жене. «Летят утки и два гуся» — что за прелесть была эта песня в их исполнении!..

— Ну что, глянешь? — сказал Михаил Прокофьевич, шлепнув пухлой ладонью по папкам с делами, принятыми им к производству и мне не известными.

Я кивнул: сперва надо познакомиться с положением вещей в целом по району.

Сверху лежало дело о хищениях в ольховатском рыбхозе. Так, так, понятно: карася можно не кормить, карасю что — водички попил и будь здоров…

Следующее дело — несчастный случай с тяжелым исходом в «Сельхозтехнике»…

Дело о краже велосипеда…

Дело по обвинению в халатном отношении к охране аптеки — украдены кодеин, ноксирон, теофедрин, трава термопсиса, шприцы, иглы…

Как следствие предыдущего — по обвинению некоего Шаталова в ограблении аптеки…

Дело об угоне несовершеннолетними двух мотоциклов, ограблении столовой и киоска «Союзпечати»…

Снова о краже велосипеда…

Дело по обвинению гражданина Кирпичникова — справляя свадьбу в доме невесты, подвыпив, увлек невестину подругу на чердак; невестина сторона подала на немедленное расторжение брака и предъявила бывшему жениху счет за разбитую японскую посуду: пока за столом весело горланили «Погибнешь ты, дева, в день свадьбы своей», пока пели «Вот тронулся поезд — и рухнулся мост», — «рухнулся» потолок вместе с гражданином Кирпичниковым и невестиной подругой, теперь уже тоже бывшей…

М-да, матерь божья, чем только не приходится нам заниматься!.. И вот что неожиданно пришло мне в голову. Бегло перечислив эти разнохарактерные дела, я словно бы вывернул ушат помоев. Но посудите сами. Разве идя, предположим, центральным минским проспектом где-то в районе политехнического института, в котором, кстати говоря, обучаются около двадцати пяти тысяч студентов, — то есть, попав в густой поток людей жизнерадостных, легких на ногу и на сердце, не соблазняемся ли мы хоть на мгновенье мыслью, что и все человечество так же молодо и сплошь безбедно? А неподалеку вдобавок радиотехнический институт, театрально-художественный, институт физкультуры, техникумы, студенческие и рабочие общежития, бассейны и стадионы, и день над землей разлит немеркнущий… Но, перейдя тот же проспект напротив того же политехнического, за широкими воротами и стеною посадок попадаешь на территорию одного из крупнейших белорусских больничных городков и помимо воли думаешь, как много места в жизни занимают болезни, страдания, и шум города глохнет в кустарнике и лабиринте больничных корпусов… Просто все относительно, как ни банально это звучит.

Ну да ладно, в этих делах Михаила Прокофьевича почти все, кажется, очевидно, здесь как у людей, не хуже и не лучше, и скоро все будет передано в суд.

Что же касается расследования обстоятельств убийства Чигиря, то оно уже распухло до двух толстых папок, или томов, как принято у нас говорить. Дело о Чигире лежало отдельно и было особой нашей тревогой, болью, — и Михаила Прокофьевича, и моей…

В приказе на командировку говорилось, что старший следователь областной прокуратуры, младший советник юстиции Скоморохов Д. В. направляется в город Ольховатку для оказания практической помощи следователю районной прокуратуры юристу 1-го класса Вариводе М. П. Формулировка приказа стандартна, она могла задеть разве что самоуверенного мальчишку, но не Михаила Прокофьевича, одного из опытнейших наших работников. Хотя в действительности дел у него было побольше, чем у других, город стремительно рос, и тут грешно отказываться от помощи. Но главное, конечно, — это Чигирь. В Ольховатке совершено тяжелое преступление. К подобным расследованиям всегда подключается область, а нередко — и республика. Если же говорить совсем уж коротко, — расследование по делу об убийстве человека надо кончать.

Я сказал Михаилу Прокофьевичу, что мне полезно будет пройти по уже хоженным им тропам, и он согласно кивнул. Мы часто прибегаем к повторным беседам со свидетелями, а с подозреваемыми тем более, допросам тут несть числа, и всегда всплывает что-то новое, то, что люди по наиву считают безделицей или же хотят скрыть, но проговариваются. Можно предварительно выучить свои показания, свою легенду наизусть, но нет человека, который спустя некоторое время хотя бы в малом не противоречил бы себе. И как знать, что за этим малым может крыться.

Ко всему прочему — свежий глаз, новая струя, иное поведение людей при беседе с другим следователем.

— Михаил Прокофьевич, — сказал я, — что это еще за «маски» объявились в городе? В милицию какие-либо заявления поступали?

— Нет, братка, — вздохнул Варивода, — не несут заявлений — и точка. Дело очень щекотливое, если верить слухам.

— И давно эти слухи?

— Наверное, с месяц.

— Что же говорят?

Варивода помедлил с ответом, стул под ним тоскливо заскрипел.

— Будто бы два негодяя, — сердито сказал Михаил Прокофьевич, — будто бы два негодяя, напялив черные тряпичные маски, измываются, знаешь, над женщинами в темных углах. Рассказы разноречивые, но обязательно мерзкие. Конечно, без фантазий тут не обходится, у страха глаза велики, хотя, по всей видимости, недавно одна беда приключилась в районе Стрелецкой слободы. Милиция прошла с подворным опросом, но без толку, никто из жителей ничего определенного сказать не смог. А вот история расползлась с подробностями. Возможно, пострадавшая под большим секретом поделилась с близкой подругой, та — опять же под большим секретом — с другой подругой, и пошло-поехало. Услыхав от тети Даши, я сам пошел к тете Паше, которая ей это поведала, от тети Паши — к Вале, от Вали — к Гале… Я уже ходил, не думай, но пришел в тупик, из которого, хоть тресни, одна дорога — назад. Не нравится мне эта история, братка, уж очень похожа на правду. Стыдятся, видно, признаваться, боятся огласки. Кстати, ты-то от кого и что успел услыхать?

Я передал ему нечаянно подслушанный разговор девушек в кафе.

— Маша-растеряша с телеграфа, — пожевал Михаил Прокофьевич толстыми губами, — знаю, во втором тяжелом весе, как Варивода. Если тут замешаны «маски», это уже след. Я позвоню Борисевичу, чтоб деликатно походил