Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов
— Неплохой, в общем-то, подросток, из рабочей семьи, — начал я, — попал под влияние улицы, склонной к ложной романтике, а потом и под влияние опасного преступника, рецидивиста. Этот рецидивист спаивал мальчишку, развивал в нем неизменные инстинкты, толкал на пагубный путь. Школа, семья… впрочем, в нашем случае правомернее говорить не о семье, а лишь о младшей сестренке, которую этот парень горячо любил, которую считал единственным родным существом, — словом, школа, сестренка оказались бессильными.
Я не буду рассказывать обо всем, только о нескольких происшествиях, но и их будет довольно.
Эти два молодца, рецидивист и мальчишка, поразмыслив как-то за бутылочкой вина, пришли к мысли, что если господь бог дал людям жизнь, то самодельные ножи с наборными ручками дадут жизнь привилегированную, — не всем, конечно, а только им двоим. И если сделать вдобавок тряпичные черные маски, скрыть лица, то они получат на ночных улицах города чуть ли ни безграничную власть. Власть над слабыми людьми, над женщинами. Согласись, что внезапная встреча с вооруженными незнакомцами в масках — это действительно страшно.
— Да… — Его побелевшие губы едва шевельнулись.
— Сказано — сделано. Изготовили ножи, сшили маски…
— Я тоже слышал похожие рассказы, — торопливо перебил Тарасович.
— Наверное, — кивнул я утвердительно. — Куда же от них денешься? Но, думаю, что ты не из робкого десятка и «масок» этих не боялся. И вообще ты парень с великолепно развитой мускулатурой, одним ударом к праотцам можешь любого отправить…
— Но среди женщин Ольховатки столько разговоров! Моя мама, сестренка, знаете, так запуганы…
— Слушай дальше, — поднял я руку. — Все равно ты многого не знаешь, а я хочу, чтоб ты полнее и живее представил себе картины ночных нападений, посочувствовал тем, чью жизнь растоптали… Эти «маски» стали нападать на всех без разбора, пятьдесят ли лет человеку, пятнадцать. Два месяца назад, когда никто ничего знать не знал, им оказывали сопротивление. Насильники добивались своего, жестоко избивая жертву. Рецидивист давал команды напарнику, которого называл первым подвернувшимся на язык именем — Васей, например, Сергеем, Виталиком, — сбегать за угол, глянуть все ли на местах, чтобы создать впечатление — орудуют не двое, а целая банда. И поскольку все истории щекотливые, в милицию, опасаясь огласки, с заявлениями, как правило, не шли. Потерпевшие чаще слали анонимные заявления. Преступники взбодрились, почувствовали себя совсем уж вольготно. На всякий случай они меняют географию, то есть шкодят там, где, казалось, их никто не ожидает. То в старом городе, то на пустырях восточного микрорайона, то западного, то в лесопарке.
Через этот лесопарк, кстати, однажды ехала на велосипеде девушка, которая вот-вот должна была выйти замуж. Она ехала в город за хлебом, потому что надо было помянуть отца — был год со дня его смерти. Эта девушка — круглая сирота. Когда на нее напали, она бросила велосипед, убежала, спряталась в кустах. Спустя примерно час, умирая от страха, она вернулась за велосипедом, а это был чужой велосипед, а девушка с детских лет знала цену хлеба… Представь, ее поджидали — подлая игра, не правда ли?
— Да… — Тарасевич не отрывал взгляд от стола.
— Она плакала, умоляла отпустить ее. Но ей сказали: «Ты давно созрела, а в Италии, между прочим, брак для девиц разрешен с четырнадцати лет! Равняйся на Запад, дура!..» Ты кури, кури, я невеселые штуки рассказываю, Борис, уж извини. У самого нервы пошаливают…
С наступлением темноты многие женщины боялись выходить из дома. На некоторых предприятиях — вот уже сейчас — они стали меняться сменами. Но ведь всяко бывало, жизнь есть жизнь. Представь, однажды «маски» не пощадили женщину, тщетно искавшую исправный телефон-автомат, чтоб вызвать «Скорую помощь» к больному ребенку! Как ты догадываешься, эти «маски» были негласно объявлены горожанами вне закона, вне общества. За ними неоднократно устраивалась импровизированная погоня, однажды гнались с охотничьим дробовиком… Как, помоги мне, написать слово «дробовик», пользуясь шифром Феди Шадурского?
Тарасевич глядел на меня во все глаза.
— Ну, припомни. Пользуясь цифровым шифром, например?..
Он безвольно пожал плечами.
— Латинским шрифтом, химическими формулами?..
Я помолчал, прошелся по кабинету.
— Не помнишь, — сочувственно сказал я, — потому что потерял шифр. Не успел вызубрить.
— У меня не было шифра.
— У тебя был шифр. — Я старался говорить членораздельно. — Через десять минут сюда принесут двадцать девятую страницу обвинительного заключения по делу Шадурского, на обороте которой тот шифр и записан. Принесут и сегодняшние показания Шадурского. Ты берег эту бумагу, носил с собою и — впопыхах потерял. На Садовой.
— Я не терял на Садовой. Я даже не знаю, где такая улица…
— Могу напомнить. Случается, что там непочтительно бьют ведрами. Припоминаешь?
— Н-нет…
— Бьют ведрами по голове.
— А-а… — Тарасевич согласно кивнул, провел сухим языком по сухим губам. — Может быть… — Он делал отчаянные усилия понять происходящее.
— Шишка еще не прошла?
— Откуда вы знаете про шифр?
— Знаю. Но я спрашиваю сейчас про шишку.
Он опустил голову, словно предлагая осмотреть ее.
— Ладно, — продолжал я, — вернемся к нашим героям, рецидивисту и мальчишке. Первый чувствовал себя превосходно, он с удовольствием слушал городские пересуды, а мальчишка, к утру отрезвев, маялся. На выпивку они всегда забирали мелочишку, которая оказывалась при их жертвах. Документов не брали. Когда же у мальчишки на руках случайно остался паспорт одной девушки, он не почувствовал себя порядочным человеком, он почувствовал, что когда-то мог им стать — это как забытая родина, понимаешь? — и он отважился вернуть его. Под этой девушкой я разумею Тому Киселеву…
Тарасевич сидел истукан истуканом.
— И он пошел на почту, но и там еще долго колебался, сочинил в раздумье шутливую телеграмму Змею Горынычу, потом все же написал коротенькую извинительную записку и вложил ее вместе с паспортом в конверт…
— Откуда вы это знаете? — прошептал Тарасевич.
— Рецидивиста никогда не волновало, как станет жить мать уже взрослых детей, над которой он измывался, — продолжал я жестко, — молодая жена — с недоверчивым, слепым от ревности супругом, девчушка-школьница… Скажи, напал бы он на твою сестру, что бы ты сделал? — внезапно спросил я.
— Я убил бы его! — выпалил Тарасевич и заплакал.
— Ты написал Мише Шедко, сбежавшему в Якутию, что тот выбил Ханыге зуб, а ты…
— Я убил бы его!.. Но откуда вы все знаете?!
Значит, Ханыга — до этой секунды у меня не было полной уверенности… Вчера вечером Тарасевич до двенадцати шатался по городу с невысоким черным парнем. Мы лихорадочно устанавливали личность этого парня, а они преспокойно пили себе пивко на каждом углу. Потом разошлись по домам, точно почувствовав сострадание к городу, а может, почуяв беду за спиною. Наши люди на всякий
