Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

— Он был один?

— Вроде бы.

— Каков из себя?

— Я видела его со спины. Волосы светлые.

— Блондин?

— Скорее русый.

— Высокий? Рост под 185—190 сантиметров?

Маша виновато улыбнулась:

— По-моему, был в темном пиджаке.

— Давно он ушел?

— Часов в девять. — Маша взглянула на настенные часы. — После девяти.

Я просмотрел испорченные бланки, на всякий случай вывернул обе мусорные корзины. Ничего больше не нашлось, но и «образец» (действительно, образец — подпись «Лесные звери» была выполнена почти что скорописью) было уже кое-что.

13

С часу на час мы ожидали возвращения в Ольховатку Тани Контуш с Анатолием Широковым и инспектором угрозыска Трипутенем. Со дня на день мы ожидали, когда из Якутии доставят Михаила Шедко. На его арест вылетели старший лейтенант Непорожний и милиционер. Мы ожидали пострадавшую от «масок» и подозреваемого в убийстве, как телеграф принес следующую весть:

«Подтверждаю, что Михаил Семенович Шедко арестован. Наложен арест на корреспонденцию Шедко. В адрес подозреваемого поступило письмо, отправленное, судя по почтовому штемпелю, из Ольховатки. Обратный адрес и свою фамилию корреспондент не указал. Письмо подписано «Боря». Не имея технических возможностей передать письмо в фотокопии, сообщаю текст:

«Здравствуй, Миша!

Наконец-то получил «на до востребовании» первое твое письмо. Что ты там строишь?

Суд над Федей длился два дня, потому что потерпевших отыскалось 27 человек. Федя увел мотоцикл, три велосипеда, ограбил столовку и т. д. и т. п. Все это тебе известно. Я был как свидетель, но Федина мать так поливала на меня, что я думал — и меня засадят. Федя не унывал, был веселый, и можно было подумать, что ему понравилось сидеть в КПЗ. Он был прямо счастлив. На вопрос судьи, стал бы он воровать, если бы его сейчас отпустили, он ответил: «Не знаю. Еще подумал бы». Осудили на год.

Федя попросил меня, чтоб я отдал Юрке три рубля. А то, говорит, Юрка еще подумает, что он заранее знал, что сядет, и поэтому одолжил у него.

Ты, наверное, понятия не имеешь, что на прощанье выбил Ханыге зуб. Теперь он вставил золотой и говорит тебе «спасибо», именно на этом месте он мечтал носить фиксу. А я мечтаю приехать к тебе. Напиши, как это сделать.

Боря».

Прошу обратить особое внимание на то обстоятельство, что Шедко не счел нужным сообщать свой адрес даже матери.

Погода нелетная.

Старший лейтенант милиции Непорожний».

По утверждению Бори, автора письма, он проходил как свидетель на судебном процессе над неким Федей, «ограбившим столовку», «угнавшим мотоцикл», то есть — совершенно очевидно — свидетелем по делу Федора Шадурского. Мы затребовали дело из суда, и аноним перестал быть анонимом: Борис Сергеевич Тарасевич, 17 лет, по направлению комиссии по делам несовершеннолетних при горисполкоме работает слесарем автобазы; мать — таксировщица этой же базы, отчим — бригадир комплексной бригады СМУ-2, сестра — ученица 8-го класса; отец — машинист врубового комбайна, работает на шахте под Карагандой.

Чтобы исключить какие-либо недоразумения, я отправил Тарасевичу повестку с нарочным. Я пригласил его вроде бы для беседы по делу Федора Шадурского. Хотя процесс и закончен, Шадурский осужден, но мне хотелось бы кое-что уточнить.

Об аресте Шедко и его почты — пока, конечно, молчок. Посмотрим, не заговорит ли Тарасевич сам о своем приятеле.

Природа не обделила Борю Тарасевича — высокий, сильный, светловолосый, он был, как юный викинг. Лицо нежное, тонкое, глаза серые, живые. Держится непринужденно.

Мы проговорили с ним уже полчаса, час, но я не замечал за ним естественного, казалось бы, недоумения — отчего же так долго, отчего наш разговор пляшет то вокруг автобазы, где он работает, то вокруг дела Феди Шадурского, то вокруг транзисторных приемников, которые Боря умеет и любит мастерить.

Боря окончил 9 классов. Учился так себе, на тощие «троечки». Сидел на «камчатке», на последней парте, на уроках читал молодежную научно-популярную литературу, «Науку и жизнь», Джека Лондона. Чем так учиться, рассудил отчим, поди поработай, а после смены походи в вечернюю — узнаешь, за что рубли дают, стаж заработаешь. Вообще-то правильно рассудил. Отец живет в Казахстане, из дома ушел внезапно, не оформил даже развода, что-то там у них с мамашей произошло, до сих пор не знаю, не спрашивал. Присылает к праздникам по двадцать пять.

Теперь о Феде. Знаком с ним давно, это был довольно популярный пацан улицы. По правде говоря, тянулся к нему, но близко сошлись только месяца два назад. Вот при каких обстоятельствах.

Дома у нас отношения были, можно сказать, нормальные. Но однажды я задел горшок с цветком, и он хлопнулся на пол, разбился. Мать велела убрать. Мне это показалось унизительным. Тогда она заперла меня, побежала во двор, где у гаража возился со своим «Жигулем» отчим, — звать на подмогу.

— Ради этого «Жигуля» ты и ночуешь с самой весны в сарае, рядом с гаражом?..

— Ну да, отчим очень волнуется за машину.

— А тебе — вольница, возможность погулять на улице бесконтрольно?

— В принципе, да, все правильно. Мать, значит, побежала за отчимом, а я возьми и спустись по водосточной трубе с третьего этажа. Тут увидел пацанов — Федю и Генку Шкеля. Ребята сказали, что убегают из дома. Я, как был, — в тапочках, побежал с ними. Прожили два дня — субботу и воскресенье — в лесу, на озере, ловили рыбу, загорали, а в понедельник я вернулся домой, пошел на работу.

— И как часто вы потом встречались?

— Раз в неделю, два.

— Ну, а чем он промышлял, ты знал?

— Догадывался…

— Только ли догадывался?

— Ну, знал, что еще раньше, весной, он содрал с одного пацана шапку, толкнул за тысячу.

— За тысячу копеек, что ли? Иначе говоря, за десять рублей ассигнациями?

— Ага. — Борис улыбнулся. — Я уже обо всем честно рассказал на следствии, подтвердил на суде.

— Да, этот твой рассказ у нас записан, — указал я на дело Шадурского, лежащее передо мною.

— Такое пухлое дело, — изумился он, прочитав надпись на папке, — из-за мотоцикла и пирожков из столовки?!

— Не только из-за мотоциклов и пирожков. Нас больше интересуют не ворованные пирожки, а укравшие их люди. «Повязать» преступника обычно несложно. Сложнее вернуть его к жизни. Поэтому мы и собираем о нем буквально все: свидетельства родных, знакомых, сослуживцев, соседей. Из поликлиники забираем медицинские карты, в школе находим табели успеваемости и характеристики по годам, если даже человек позабыл, когда ходил в школу. Словом, множество самых различных документов.

— А зачем? Я все равно не понял…

— Я же сказал: