Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов
— И мои показания подшиты? И будут храниться?
— Конечно.
— Как интересно!..
Интересно… Я бы не сказал. А показания твои подшиты и еще, увы, придется подшивать. Только в другое дело. И гораздо более пухлое по объему. Все, что сейчас рассказываешь, — это нам давно известно, мальчик… Нам даже больше известно, ты не представляешь — что. Твои показания перепечатаны с магнитной ленты, и на каждой странице стоит твоя подпись, а в самом конце — уже приписанная тобой пространная стереотипная фраза: «Записано с моих слов верно и мною прочитано», — и снова подпись. Увидев вчера под вечер эту фразу, этот почерк, я вздрогнул. И без заключения графической экспертизы, не зная еще тебя, я уже чувствовал, с кем имею дело. Ведь ты тот парень, который писал записку Тамаре Киселевой и шутливый «образец», вот какая петрушка… Но — еще чуть-чуть выдержки, чуть-чуть…
Мы курили с ним напропалую, но я нарочно не отворял окно, только форточку, все вроде бы не обращал внимания на концентрацию канцерогенных веществ в воздухе кабинета. И сейчас я спохватываюсь, распахиваю окно, беру виновато пепельницу, чтоб вынести ее.
— Ты вот что, — буднично говорю я. — Посиди тут минутку без меня — вынесу пепельницу, чтоб не смердело. Полистай, что ли, книгу…
Я достаю из шкафа и подаю ему «Учебное следственное дело. Издание нумерованное, рассылается по списку, бесплатно» — все равно он там ни рожна не разберет, разобраться не успеет, он будет ошеломлен фотоснимками, уткнется в них, содрогаясь от ужаса.
Полистай, полезно, думаю я, твой кумир Федя прямехонько катился к сотворению подобных вещей, и ты потопал рядом, рысью побежал параллельным курсом, полистай, подумай, если раньше было недосуг. Вначале от таких картинок плохо спится, по себе знаю. Это тоже вещественные доказательства, вещдоки, но не невинные расчески, пуговицы или батистовые там платочки — части тела человеческого… Теперь же, представь, мне плохо спится, если вещдоки налицо, а преступник гуляет ветром в поле. Полистай, я отлучусь на пять минут.
Одним махом я взлетел на второй этаж, где размещались эксперты.
— Сделайте мне исследования, если можно поживее! — Я указал экспертам на Борисовы «бычки».
— Варивода не вернулся? — Это уже в соседней комнате, следователю Кравцу.
— Нет.
— Свяжитесь. Пусть позвонит о результатах прямо из КПЗ. — И пошел обратно.
В ожидании этапирования в КПЗ томился осужденный Шадурский. Михаил Прокофьевич допрашивал его. А дело здесь вот в чем.
После подворного опроса в районе улиц Товарищеской, Гоголя и Садовой прокуратура и милиция превратились буквально в стол находок: люди тащили нам все, что ни находили возле своих домов. Большинство этих предметов отношения к делу, разумеется, не имело, но вот вчера вечером, в седьмом часу, когда нарочный уже вручил повестку Борису Тарасевичу, техничка прокуратуры, убиравшая коридор, привела к Вариводе двух мальчишек, одиннадцати и тринадцати лет: прислала бабушка с бумажкой, сказала передать тем, «что ловят масок» — нашла эту бумажку у ворот своего дома еще несколько дней назад.
Достаточно было беглого взгляда на эту находку, чтобы понять, что у нас в руках. Это был лист из обвинительного заключения, машинописная копия. Каким образом он мог очутиться на Садовой улице, в нескольких километрах от прокуратуры, адвокатуры и суда, где ему и надлежит храниться?!
Судя по всему, это была одна из страниц обвинительного заключения, вероятно, предпоследняя. Под порядковым номером 29. Она начиналась с фамилий, имей и отчеств и ими же заканчивалась. Против каждой фамилии стоял подробный адрес. Это были люди, проходившие как свидетели по уголовному делу и подлежащие вызову в суд.
— Вероятно, из обвинительного заключения на Федора Шадурского, — подумал, покопался в памяти Михаил Прокофьевич. — Погодите, мальчики, — сказал он ребятишкам, — сейчас мы звякнем в одно место, а потом отвезем вас домой. Вы — молодцы, и бабушка ваша — молодчина. Не то, что один взрослый и важный дядя…
Он набрал номер адвоката, защищавшего Шадурского.
— Безмен?.. Здравствуй, Безмен. У меня сейчас будет с тобою разговор короткий, но будет и длинный, это я обещаю. Достань обвинительное заключение на Шадурского. Страница двадцать девятая на месте?
— А где же ей быть!..
— Так на месте?
— Нету…
— Ты дал заключение Шадурскому для ознакомления, а получив обратно, не проверил наличие страниц. Ведь так?
— Так…
— Ладно, попозже поговорим. В восемь тридцать, у меня в прокуратуре. Все.
— Когда в восемь тридцать? Сегодня?
— А то когда же! В двадцать тридцать!..
На обратной стороне страницы был написан наспех придуманный, невероятно бездарный, глупый код. Предназначался, значит, для особо важной секретной переписки колонии и воли. Букву «А», например, предлагалось заменять цифрой «5», или химическим символом «Fe», или латинской «C». Самая трудная судьба была у буквы «Я» — «4555», или «CuNO3», или «W».
— Валентности не знает, — поморщился Михаил Прокофьевич. — Такая соль… Это соль?.. такая соль может отложиться только в голове олуха царя небесного.
Наш сотрудник отвез на машине ребятишек домой, поговорил с бабушкой, и она показала, что той ночью видела в окно двух бегущих парней.
Теперь Варивода дожимал в КПЗ Шадурского — кому он передал свой шифр, передал, по всей видимости, в коридоре нарсуда тайком от конвоя, когда водили в туалет.
Мы не сомневались, что Тарасевичу. А коль тот дорожил дружбой с Шадурским, то потерять шифр мог в обстоятельствах чрезвычайных.
…Когда я вернулся, Борис, как и ожидалось, в волнении листал «Учебное дело».
— Страшные вещи случаются на грешной земле, а?
Борис согласно кивнул. Я чувствовал, что он проникся ко мне доверием. Кажется, я был для него как старший товарищ, протянувший теплую руку. Жаль, что теперь было уже поздно.
— Давай поговорим о чем-нибудь более веселом, — предложил я. — О твоих транзисторах, например. Много ты сделал приемников?
— Кто их знает! Сделаю, послушаю, вновь разберу. Денег мало. По существу, я из одних и тех же деталей собираю разные транзисторы.
— А я в радиотехнике — ни бум-бум. Можешь поверить?
Борис неловко улыбнулся.
— Можешь, можешь, — засмеялся я.
Наконец, постучавшись, вошел Кравец и подал листок:
«Шадурский признался, что передал страницу из обвинит. закл. Б. Тарасевичу».
Я молча отпустил Кравца.
— Я искренне сожалею, Борис, но твои занятия радио придется отложить. Поверь, я искрение сожалею…
— Почему? — изумился он.
— Сейчас я расскажу одну печальную историю, и ты поймешь, почему.
Я помолчал, чувствуя жалость на
