Возвращение с Марса - Василий Павлович Щепетнёв
Трое суток! Семьдесят два часа болтаться вот так, меж небом и землей, вернее, меж космосом и еще большим космосом, проверяя системы. Системы… А что там проверять? Трубки, провода, лампочки, которые могут и перегореть, как последняя надежда пьяницы на заначку. Все это наше, родное, отечественное. Как и обед. О, этот праздничный обед! Борщок «Императорский»… Императорский! Ха! Как будто Николай Второй лично его в котле помешивал, а не какой-нибудь лысый технолог сочинил, технолог завода «Красный Концентрат» в Чернозёмске, у которого единственная империя — это взятая по ипотеке трёшка и тёща на шее.
И картофельное пюре «Торопыжка». Со вкусом грибов. Со вкусом! Это ж надо было так изгаляться, чтобы из этого серого порошка, больше похожего на пепел Бикини, выудить обещание грибного аромата! Обещание, которое растворяется в космической пустоте быстрее, чем капли коньяка на языке.
Вскипятили воду. Чайник, опять же, наш, «Тайга». Почему «Тайга», где в тайге найти розетку, ведь чайнику электричество нужно? Думаю, изготовлен, как и всё, в Китае, а отечественным его делает название.
Неважно. Вода зашумела, чайник задрожал — и отключился со звонким щелчком. Готово! Настоящий космический кипяток!
Разлили по кружкам, Алюминиевым. Без изысков, зато с номерами. От одного до шести. Мне достался четвертый номер. Вечная четверка. Ни троечник, ни отличник. Так, середнячок по жизни, заброшенный в космос. Высыпали содержимое пакетиков, всяк в свою кружку. Этот серо-буро-малиновый порошок должен стать борщом. Размешали пластмассовыми ложками. О, эти ложки! Они гнутся, мерзкие, как совесть под ветром обстоятельств. Подождали, пока остынет. В космосе всё остывает как-то по-иному, медленно, нехотя. И вот он — борщок. Готов. Вкус… Да какой там вкус! Вакуумный. Пустота.
Потом — пюре. «Торопыжка». Торопыжка… Ага, торопыжка был голодный, проглотил утюг холодный.
Через силу запихнул в себя серую, липкую массу, которая предательски лезла изо рта обратно. Со вкусом грибов? Нет, это не грибы. Что я, грибов не ел никогда? Кто его знает, что этим импортозаместителям в голову стукнуло? Наверное, подсыпали ароматизатор «Грибы лесные». Синтезированный из отходов нефтепереработки. Отечественных, разумеется. Ведь и Китай для кого-то Отечество.
Поели. Обтёрлись. Бумажными салфетками. По одной на брата. Три грамма веса. Три грамма! В космосе вода дороже золота, дороже крови, дороже слез матери, провожающей сына на Марс. А каждая салфетка — это сэкономленная вода. Лайфхак прост, как мычание: вылизать тару. Дочиста. До последней молекулы крахмала, до последнего атома «императорского» буряка. Вылизать, как котенок миску. Или как алкаш последние капли из стакана после тоста за светлое будущее. Тогда и салфетки хватит.
И вот он, кульминационный момент земного бытия, вознесенного на орбиту: доклад. Командир, красивый, как молодой Сами Знаете Кто на портрете, берёт телефон.
— Полет проходит нормально, самочувствие хорошее, готовы выполнить любое задание правительства!
Любое! Хоть Луну из пулемёта расстрелять, хоть марсиан научить «Подмосковным вечерам» под баян. Любое задание. С чувством глубокого удовлетворения и легким привкусом борща с алюминием.
И пошли мы. В смысле — мы пошли. Не спеша. Русские не торопятся! Особенно в космосе. Нам нужно привыкать. К невесомости. К вечному падению. Ложимся на кровати. И подушку — не под голову. Голова и так пустая. Под ноги. Чтобы кровь не е скапливалась в нижних конечностях, а приливала к голове. В ногах правды нет. Известий тоже. В космосе всегда так. На то он и космос — чтобы всё было шиворот-навыворот. Ноги вверх, голова вниз. Или наоборот? Всё равно. Пьяному море по колено, а космонавту — невесомость по пояс.
Читать не возбранялось. Напротив! Обязательно. Каждый должен был вести личный дневник полёта. Общая тетрадь в клеточку, девяносто шесть листов. Записывать: что читал, сколько времени затратил, впечатление.
Время у нас корабельное, московское. В каждом отсеке часы «Янтарь», отечественные, настенные. А в центральном отсеке настенный же шкафчик. И в нём — книги. Около пяти дюжин. Старые. Потрепанные. Из районной библиотеки имени Чехова. Чехова! Антона Павловича! Мастера малых форм и грустных улыбок. Как они сюда попали? Уж не знаю, по какому случаю. Может, библиотеку закрыли на ремонт? Может, списали? Как старые, никому не нужные идеи. Томики, пахнущие пылью, плесенью и чужими, давно угасшими мыслями.
Я протянул руку, выудил том. Жюль Верн. Серый. Толстый. Тяжёлый, даже здесь, как бы в невесомости. «Двадцать тысяч лье под водой». Или «С Земли на Луну»? Не разглядел. Какая разница? Фантазии. Мечты. О море, о глубине, о полетах… Ирония судьбы — читать о полете на Луну, болтаясь на воображаемой орбите Земли, по пути к Марсу. Раскрыть не успел. Веки слипаются. То ли переволновался. То ли невесомость влияет. А может, и борщок виноват. Этот «Императорский» борщок. Кто знает, что это за зелье? Кто знает, что туда подсыпали? вдруг снотворное? Для успокоения нервов перед дальним прыжком? Или экстракт валерианы? Кто знает… Голова тяжёлая. Мысли путаются. Жюль Верн выпадает из ослабевших пальцев и медленно поднимается к потолку, кружась, как осенний лист. Я сплю. Я в мире покоя, в мире, где нет ни борща «Императорского», ни пюре «Торопыжка», ни заданий правительства, а только тихий шелест страниц старой библиотечной книги и далекий запах настоящих лесных грибов.
Глава 5
В космосе, помимо неудобств обыкновенных, земных, которые мы, конечно же, прихватили с собой, есть и свои, особенные, космические неудобства. Возьмём, к примеру, невесомость. Вещь, в общем-то, занятная, особенно на экранах кинотеатров. Лечу этак я, лечу по небу… Что-то вроде лягушки-путешественницы. На практике же — постоянное ощущение, что вот-вот уронишь стакан, а он, подлец, полетит к потолку, прямо к портрету Сами Знаете Кого, Полетит, и выплеснет содержимое на лик, а это уже дискредитация и покушение на основы. И что проку в том, что невесомость у нас в головах только, ведь мысль, овладевшая массами, становится реальностью.
Но невесомость — это цветочки. Ягодки — это космические лучи. Всех мастей и калибров. Электромагнитное излучение — это само собой. Корпускулярное — тоже. Недавно открытый Зет-фактор — таинственный, как взгляд незнакомца в подъезде своего дома. А сколько еще неоткрытого носится вокруг нашего «Пути»! Я подозреваю, что нас потихоньку облучают. Не со зла, конечно. Просто так, для науки. Может, какой-нибудь сегодняшний аспирант,
