Возвращение с Марса - Василий Павлович Щепетнёв
В команде корабля никого не было моложе тридцати лет, и никого — старше сорока. Возраст, когда иллюзии уже сдулись, как старый шарик, а отчаяние ещё не стало окончательным. Возраст последнего броска. Вот так. Экипаж «Пути». Шестеро — первооткрывателей Нового Мира, покорители Космоса!
Автобус сбросил скорость. По ощущениям — до пешеходной. Потом и вовсе остановились. Что-то поскрежетало, минуты полторы. Ворота открывались?
«Пазик» вновь тронулся, но ехал медленно и недалеко. Потом остановился окончательно.
— На выход, — скомандовал отставник
Открыли двери «Пазика». Вокруг, судя по всему, ангар, но какой, чей, зачем — нам знать не надобно. Мы и не узнали. Пустой и полутёмный. Водитель даже включил ближний свет. Пахло тем, что обыкновенно называют горюче-смазочными материалами, но запах слабый, едва-едва ощутимый.
Служащий в обыкновенной гражданской одежде (потертые джинсы, клетчатая рубашка) быстренько, почти бегом, провел нас по бетонному полу к неприметной двери в стене. Никаких формальностей, никаких речей. Из двери — в короткий, слабо освещенный коридорчик, пахнущий сыростью и озоном, и тут же открыл вторую дверь. На ней, криво привинченная, висела табличка «Путь». Обыкновенная жесть, и написано явно от руки киноварью. Кое-как. Никакого пафоса, только утилитарность. Дверь, впрочем, серьёзная. Тяжелая, стальная.
Проводник толкнул её, и мы вошли. В свете немногочисленных ламп под потолком, и дававших холодный, мертвенный свет, я увидел, что сделано всё капитально, на века. Массивные люки, пучки кабелей в металлических лотках. Но… чувствовалось и небрежение, пыль заброшенности. Следы недавних, но топорных ремонтов, облупившаяся кое-где краска, тумбочки с потертыми углами. Та самая мерзость запустения, знакомая по тысячам заброшенных заводов, НИИ и сельских клубов по всей необъятной. Космос, поставленный на консервацию, а потом вдруг спешно расконсервированный. Солидно, но мёртво.
Служащий запустил нас в то, что велено считать космическим кораблём, и закрыл за нами дверь. Она захлопнулась с глухим, тяжелым звуком, словно нас отправили в сейф, на депозит. Дверь хорошая, дерево плюс стальная прослойка, плюс что-то тяжёлое, вероятно, свинцовая прослойка — всё, конечно, я определил на глазок, по весу и звуку. Защита. От чего? От радиации? От любопытных? От нас самих? Объяснять не объясняли. Процесс не требовал слов.
Закрыл он, значит, дверь, а сам остался с той стороны. Через переговорное устройство буркнул:
— Обживайтесь. Четырнадцать минут до старта у вас есть. Точнее, до начала процедуры вывода, — голосом, лишенным всяких эмоций.
Сказал, и отключился. Мы остались одни. Внутри «Пути».
Более всего «Путь» изнутри напоминал не звездолет, а трехкомнатную хрущевку-распашонку, с той лишь разницей, что окон не было никаких. С крохотной кухонькой (электрическая плитка, раковина с бачком для воды), и совмещенным санузлом. Ванны нет, вместо нее душ. Оно и практичнее, и гигиеничнее.
Центральная комната — это отсек управления полетом. Сердце корабля. Скорее, его мозолистая пятка. Древнего вида приборы со стрелками и лампочками. Некоторые заводские шкалы были заменены самоделками, бумажками с новыми надписями, сделанными от руки. Телефон — проводной, красной пластмассы, без номеронабирателя. Громкоговоритель — репродуктор-тарелка как в фильмах о Великой Отечественной. И шесть кресел. Тоже старых, по виду — из разорившейся много лет назад парикмахерской: потрепанный кожезаменитель, хромированные железки, кое-где торчащая жёлтая поролоновая начинка. Ремни, похоже, автомобильные, кое-как прикрепленные.
Жилые отсеки — комнатки по двенадцать метров. В каждом по три кровати: панцирные сетки, грядушки, тонкие ватные матрасы, бязевые простыни, одеяла казарменного вида, скверные подушки. Каждому по тумбочке из прессованной стружки, чрезвычайно простые, и тоже подержанные. Общага последнего сорта. Только в общежитии окна есть, а у нас — картины. Да-да. Олеографии в дешевых пластиковых рамках: в одном отсеке — «Над вечным покоем» Левитана, в другом — «Утро в сосновом лесу» Шишкина, с медведями, глядящими на зарю Революции. В потолке люстры на три рожка. Лампочки светодиодные, по двадцать свечей каждая. Одна — тёплая, 2.700 К, две холодные, по 6.000 К. Ночь и день. На прикроватных тумбочках — маленькие светильнички, тоже светодиодные, совсем уже слабые, вроде детских ночников. Но перед сном почитать можно. В космосе. Умилительно.
Всё не просто экономно. Впечатление, что обстановку притащили со свалки. Или из расформированного училища младшего комсостава. Полёт за медный грош. Очень, очень бюджетно. Возможно, по документам на интерьер затрачены сотни тысяч рублей, а в реальности — просто на сотни. Разница ушла в нужном, но неведомом направлении.
Распределились почти молча, по утвержденному сценарию. Я и космонавты-исследователи — Василий и Олег — в отсеке с медведями. Командир и бортинженеры — Андрей Витальевич, Иван и Антон — в другом, с вечным покоем.
Не успели толком расположиться, скинуть тощие вещмешки, как надтреснуто зашипел громкоговоритель в отсеке управления. Зашипел и объявил:
— Экипаж «Пути»! Десятиминутная готовность! Быстро-быстро справить нужду и занять места в креслах! Пристегнуться!
Голос был металлический, синтезированный, но от этого не менее властный.
Быстро-быстро! Мы метнулись в совмещенный санузел. Очередь. Нервозный смешок Василия. Брезгливая гримаса Олега. Справить нужду в этом крошечном пространстве, пахнущем хлоркой и беженцами. И занять место в кресле. Плюхнулись в парикмахерские коконы. Ремни скрипели, плохо застегивались. Успели.
Андрей Витальевич пробурчал что-то о проверке систем. Иван и Антон уткнулись в свои древние приборы, нажимая какие-то тумблеры.
Станиславский бы закричал «не верю!», но Константина Сергеевича с нами не было. А для невидимых зрителей и так сойдёт. Как говорит метеоролог Василий, сколько заплатили, на столько и получили.
Тишина. Давящая. Лишь слабое гудение где-то в недрах — чего? Будем считать, корабля. Мы переглядывались. Напряжение висело в воздухе густым туманом. Что будет? Взрыв? Перегрузка? Или просто ничего? Может, это всё мистификация?
Не мистификация, а имитация, подсказывает сознание. В первый раз, что ли? Что сегодня не имитация? Семья — имитация, деньги — имитация, свободы — имитация, права — имитация, и так далее, и так далее, и так далее. Приехали, станция «Вылезайка», трамвай дальше не идёт. Рельсы кончились. И электричество. Зато терпения полные штаны.
Лампочки в люстре замигали. По очереди. Холодная, тёплая, холодная.
И — вдруг громкоговоритель рявкнул уже человеческим, но незнакомым голосом, перекрывая нарастающий гул за стеной:
— Поехали!
Грохот — из репродуктора. Спину вдавило в спинку кресла, но это лишь иллюзия, самовнушение, люстра-то не шевельнулась. Но будем считать — летим! В неизвестность. В «Путь». На корабле, больше похожем на общежитие с олеографиями.
Старт состоялся. Обратной дороги нет.
Глава 4
Через пять минут голос
