Возвращение с Марса - Василий Павлович Щепетнёв
А двое лечиться без анестезии отказались. Встали и ушли, больше мы их не видели. Думаю, сели на рейсовый автобус и вернулись в город. Не расстреляли же их. Нет, не думаю. Нам оставалось лишь завидовать им. Или презирать. Каждый выбирал в зависимости от внутренней убеждённости.
Потом были анализы. Кровь, пот, слезы, ну, и остальное тоже, да. Какие анализы, на что — нам, естественно, не сказали. Мы были биоматериалом, сырьём. Результаты тоже остались неизвестны.
На четвёртый день вновь привезли в районную больничку, нас осмотрел терапевт, имея результаты и анализов, и рентгена, и кардиограмм. По этим тайным результатам ещё троих без объяснений, без прощального слова, просто вызвали по фамилии и указали на ту же дверь — на выход. Они ушли, бледные, недоумевающие, возможно, даже испуганные. Что нашли? Гепатит Це? Туберкулез? СПИД? Или просто кому-то из начальства не понравились их анкетные данные? Гадать было бесполезно. Машина отбора работала без расшифровки, выдавливая лишних.
И вечером четвёртого дня, когда, казалось, худшее позади, и вот-вот начнётся то самое великое, один — самый молчаливый, с лицом ботаника-неудачника — отказался сам. Встал посреди казарменного помещения, где нас временно разместили, стукнул кулаком по шаткому столу, отчего подскочила жестяная кружка с недопитым чаем, и заявил хрипло, но громко:
— Я не на помойке себя нашел! Четвертый день — морока, унижения, и все это за копейки! За копейки гробиться? Нет уж! Нашли дураков!
Он выдохнул, обвел нас воспаленным взглядом, ища поддержки или осуждения, но нашёл лишь растерянность. Мы молчали. Его пафос казался неуместным, почти смешным в этой ситуации. Гробиться? А что мы делали до этого? Разве не гробились потихоньку?
Его не уговаривали. Даже не попытались. Начальник подготовки, по виду капитан-отставник, в полевой форме, но без погон, той самой, из военторга, лишь тяжело вздохнул, махнул рукой:
— Ваше дело. Контракт расторгается по инициативе исполнителя. Выходные не оплачиваются. Прощайте.
И отвернулся, демонстративно углубившись в бумаги. Отказник постоял секунду, словно ожидая хоть какого-то продолжения — спора, уговоров, — но ничего не произошло. Тишина давила. Он резко развернулся и вышел, хлопнув дверью.
Семь негритят дрова рубили вместе,
Зарубил один себя — и осталось шесть их
На пятый день нас, шестерых, с рассветом подняли, скормили какую-то бурду, именуемую завтраком, и усадили в старенький, видавший виды «Пазик». Автобус этот был подготовлен специально. Пассажирский отсек отделён от водителя фанерной переборкой. Фанера же закрывала все окна, свет шёл лишь из вентиляционных люков, но разве это свет? Для конспирации, сказал сопровождавший нас отставник. Какая конспирация в век спутников и мобильников — оставалось только гадать. Может, ритуал такой? Может, чтобы не смущать обывателей видом будущих «героев космоса»? Или просто чтобы мы не видели, куда нас везут? Скорее всего, последнее. У водителя, понятно, обзор был, но он, водитель, существовал отдельно, в мире дороги и руля. Мы — отдельно, в деревянном ящике, покачивающемся на ухабах.
Усадили и повезли на космодром. Слово «космодром» отставник сказал не без иронии. У него своя роль, у нас своя. Пора, пора. Пора ли? Вопрос повис в спертом воздухе салона, смешанном с запахом махорки, пота и фанерной пыли.
Наш космический корабль, как нам сообщили уже потом, внутри фанерного ковчега, носит гордое, почти пафосное название «Путь». Поистине величественно. Находится… Точное месторасположение оставалось для нас тайной. Не знаю точно, но, полагаю, в лесу, на месте какой-то заброшенной военной базы времён социализма. Ощущение было именно такое — глушь и безлюдье. Везли нас на космодром около двух часов. «Около» — потому что все электронные гаджеты, смартфоны, часы, всё, что связывало с прежней жизнью, мы по контракту сдали на хранение ещё в первый день, а механических часов ни у кого не оказалось.
Цивилизация окончательно отступила. Ладно, пусть будет два часа. Время текло тягуче, как антарктический ледник по склону купола. По прямой — километров сорок, а с поворотами, объездами, по разбитым проселкам все восемьдесят, или около того. Конечно, на глазок. Или на бочок — повороты я считал боками, вжимаясь в жесткое сиденье при каждом вираже, окна-то закрыты фанерными щитами. Навигация по инерции и собственным ушибам. Точность — враг конспирации.
В дороге, в полумраке и тесноте фанерного саркофага, мы молчали. О чем говорить-то? Перезнакомились раньше, было время. И роли были распределены заранее. Сверху, никакой самодеятельности. Им, наверху, лучше знать, кто на что годится.
Андрей Витальевич — командир корабля. Бывший военный летчик, почему не летает — не говорит. Поджарый, с жестким взглядом, но спокойный. Его не трожь, и он не тронет. Такое впечатление.
Иван и Антон — бортинженеры. Иван — типичный технарь, немногословный, с руками, привыкшими к инструментам. Антон — помоложе, выпускник факультета журналистики местного универа, работал в областной газетке, но был уволен. Бюджет урезали. Зачем журналисты, если есть МоскваЧат?
Василий и Олег — космонавты-исследователи. Назначили, а они что? Они ничего. Пусть исследователи. Василий — некогда метеоролог, наблюдатель и предсказатель погоды. Сейчас за него работу выполняют метеоспутники и суперкомпьютеры. Американские. И спутники, и компьютеры. Договор с Россией расторгнут, и теперь сведения черпаются из общедоступных источников, бесплатно. Американцы нарочно дурят нашего брата, и потому удивляться тому, что предсказана гроза, а на небе ни облачка, не стоит. Сколько заплатили, столько и получили. Ну, это Василий так говорит. Олег — в прошлой жизни геолог, крепкий, молчаливый, смотревший на мир как на неразработанное месторождение проблем.
Я по судовой роли врач. Посчитали, что биолог и доктор — почти одно и то же. И в самом деле, кое-какую подготовку я прошел ещё в университете, и в Антарктиде был дублёром настоящего врача. В Антарктиде все мы в некотором роде многостаночники. В полярную ночь станция Ломоносов отрезана от мира. И мы должны при необходимости подменить друг друга. Подставить плечо. Вдруг что случится со штатным врачом? Тут на сцену я и выйду. Но здесь, в полёте, я лишь играю роль. По пустякам — проконсультируюсь с Землёй, а случись что серьёзное, то, что само не проходит, и простыми средствами не лечится, тело страдальца выбросят в космос.
