У смерти твоё имя - Диана Аркадная
Отец ставит греться воду для чая, а сам усаживается во второе кресло, размещая руки на подлокотники и продолжая глядеть на девушку с каким-то неясным выражением. Заметив его взгляд, Сабина замирает, удерживая в пальцах скомканную полупрозрачную ткань. Когда прозрачные с виду слои газа перемешиваются друг с другом, теряется способность видеть сквозь них хоть что-то и остается лишь иллюзия видимости, рождаемая изгибами складок, игрой света и тени. Так и с недомолвками между людьми, которые понемногу отбирают доверие.
– Я знаю, что тебя однажды привлекали для дисциплинарного слушания. – Чиркен чуть запрокидывает голову, переводя взгляд на потолок, а затем возвращая его к дочери. Голос его звучит почти как обычно, но Сабина слышит в нем нотки необъяснимого нетерпения. – И это было связано с внезапной смертью пациентки, которой ты в ночь своего дежурства дала снотворное.
Почему он начал об этом говорить?
– Как… – Девушка прикрывает глаза, когда к ней почти тут же приходит осознание, охватывающее конечности тревожным ознобом. Конечно же, это не совпадение, что только этой ночью она рассказала об этой истории Тимуру.
«Он лучше многих понимает, когда выждать, а когда действовать, и просчитывает свои шаги наперед чуть ли не до конца партии».
Чиркен позволил ей видеться с парнем, но оставил для себя возможность контролировать все, что происходит. Что это? Беспокойство любящего отца или предосторожность охотника?
Сабина пытается вспомнить, о чем еще они с Тимуром говорили между собой. Затылок начинает ломить от дурного предчувствия. Вспоминается обломок сожженной кости.
– Ты прослушиваешь нас с Тимуром? – спрашивает она непослушными губами, пытаясь сохранить самообладание. Если бы он хотел навредить ей, то уже сделал бы это, не так ли?
– Было бы неразумно с моей стороны оставлять все на самотек. – Чиркен поднимается и подходит вплотную к ней, затем успокаивающе сжимает ее ставшие ледяными ладони в своих, сухих и чуть мозолистых. Он не выглядит враждебным, и это позволяет Сабине окончательно взять себя в руки. – Я же говорил: мой сын может быть очень изобретателен, когда ему что-то нужно. Правда, в этот раз его попытки уговорить тебя его освободить выглядели неубедительно. Может, ему не так уж и хочется оттуда выйти?
Отец издает смешок и смотрит на нее так, словно приглашает разделить свое веселье. Девушка растягивает губы в неуверенной улыбке.
– Его слова ничего не значат.
Чиркен охотно кивает.
– Конечно нет, – но хватка его рук вдруг становится почти болезненной. Сабина понимает, что так выглядит предупреждение с его стороны.
«Он видит в тебе не противника, а продолжение себя, своей порочной крови».
Девушка будто может почувствовать юношу, стоящего за ее спиной и произносящего эти слова. Только кто же противник для нее самой…
Она смотрит на мольберт, где застыла в сумрачном ожидании будущего юная Прозерпина. В ней нет жертвенности, какая всегда виделась Сабине у Россетти, ее подбородок упрямо поднят и глаза горят решимостью. Она не боится неопределенности, не бежит от тревог, а идет к ним навстречу. И пусть у нее лицо Сабины, девушка почти не узнает себя, глядя на картину.
Отец прослеживает ее взгляд и, взяв ее за плечо, почти насильно подводит к холсту.
– Прозерпина осуществила предначертанное ей, когда спустилась в подземное царство и заняла его престол рядом со своим супругом. Отныне ее долей стало встречать и провожать умерших, и ей начал поклоняться весь загробный мир. Кем она была бы, оставайся лишь дочерью своей обезумевшей матери?
Темно-красные мазки разливаются в ореоле вокруг фигуры Прозерпины, рождая образ зловещей ауры. Сабина знает по другим работам Чиркена, что скоро оттенки потемнеют до темно-коричневого и картина станет еще более мрачной. Его краски всегда темнели. Словно вместо пигмента он вмешивал в них кровь.
Сабина отворачивает лицо, чувствуя, как глаза ее сдавливает изнутри. Ей почти больно продолжать смотреть на картину.
– Настанет день, и это полотно прославится гораздо больше работы Россетти, – негромко продолжает Чиркен, и его глаза в этот миг обращены на дочь. – Кто-то станет ужасаться, глядя на нее, кто-то – захочет повторить.
Слова его безобидны, вот только девушку пробирает озноб.
Сабина пытается улыбнуться.
– Это то, чего ты хочешь? – Почему ей так холодно? Руки отца прожигают ее до кости, но от этого прикосновения тело будто покидают единственные крохи тепла.
– Этого хочет любой творец, разве не так? Чтобы каждый знал его творения и каждый не остался равнодушным.
Он смотрит на оставленный возле мольберта распахнутый пенал с кистями, берет одну из них и гладит ворс редкого темно-рыжего оттенка. Кисть совсем новая, и заметно, что еще не была в работе.
Мужчина с какой-то долей неясной торжественности передает кисть Сабине, и та послушно берет ее, проводя подушечкой пальца по мастерски выполненной резьбе на рукоятке и мягким волоскам кончика. А затем замирает от осознания, пришедшего вслед за ощущениями.
Это не похоже на беличью шерсть.
Рука отца давит на ее плечо, будто бы он был не человеком, а каменной статуей.
Разве она уже не замечала тысячу маленьких хлебных крошек на своем пути? Но все предпочитала отворачиваться от них.
– Твои кисти, – хрипловато произносит девушка, – выглядят так необычно.
Отец наконец отпускает ее и отходит к столику, принимаясь взбалтывать испачканные кисти в чистящем растворе, промокая их вафельным полотенцем и складывая обратно в пенал.
– Каждую из них я создавал в память о чем-то, от чего хотел освободиться. – Голос его теперь звучит чуть приглушенно.
Кисти Чиркена быстро портились. Она не раз задавалась вопросом, отчего он не пользуется готовыми кистями и красками, а делает свои, которые заметно уступали в качестве покупным.
– И это помогло? – Сабина вспоминает волосы Зои Железновой. Темно-рыжие кудряшки, выбивающиеся из-под смешной кепки. Точь-в-точь того оттенка, что ворс на новой кисти. – Освободиться?
Чиркен тихо смеется. Кажется, ему пришелся по душе ее вопрос.
– Зачем бы я тогда продолжал?
Девушка сглатывает и принимается помогать отцу убираться, роняя как бы невзначай:
– Хотела бы я тоже научиться.
Мужчина замирает, а затем откладывает отсыревшее полотенце в сторону и поворачивается к ней всем корпусом, с интересом разглядывая ее заалевшие от волнения щеки.
– Ты упоминала, что тебе больше нравится наблюдать. Что-то изменилось?
– Я поняла, что просто смотреть для меня мало. – Она тщательно пристраивает крышки на баночки с
