Бессмертная степь - Иса Капаев

— Здесь же не только юртовские ногаи похоронены, но и казанские, да и других мусульман сюда везут для погребения. Но ты прав, раньше у нас всегда тамга ставилась, а теперь забывают… И каждый мулла свой закон выдумывает: то можно, то нельзя… Некоторые говорят, что на кладбище все люди равны и поэтому не положено ни фотографии, ни тамги^ — Равиль вопросительно посмотрел на меня.

— Так-то оно так. Мусульманская религия слишком уж космополитична. Не из-за этого ли искусство наших предков потонуло в безымянном зодчестве, вообще во всей материальной культуре? Наши ногайцы до сих пор ставят на надгробных сынтасах свои тамги, и такие же находят при раскопках древних городов на камнях, на предметах утвари и оружии. Было время, когда учёные не обращали на эти знаки внимания, думали, просто царапины^ А эти царапины — буквы древнетюркского алфавита, — ответил я.

Мы дошли до склепов святых — аулие, выложенных из обыкновенного красного кирпича в форме прямоугольника почти в рост человека.

Равиль остановился возле одного из них:

— Это Баба-мазар (могила Бабы), раньше здесь постоянно сидели старцы, охраняли могилу, прибирали, следили за порядком, людей встречали, читали молитвы. Теперь этого нет, — с тоской проговорил он.

Почему-то ничего значительного, внушающего почтение я в могиле не увидел. Равнодушно оглядел стены. К веткам дерева, растущего возле мазара, было привязано много лоскутков материи. Обычай этот я знал. Видел такие лоскутки на ветках в Крыму, в Средней Азии. Так что это не вызвало особого интереса.

— Раньше много людей посещало этот мазар. И сегодня верующие приходят сюда ради исполнения мечты, желания; для исполнения просьбы привязывают кусочки материи к дереву, оставляют монеты. Загадай желание и брось монеты, — улыбаясь проговорил Равиль, и рука его потянулась в карман.

— Не надо, у меня есть, — остановил его я и, хотя не очень верил в действенность этого обычая, вытащил из кармана несколько монет. — Пусть лежащему здесь будет покой, — сказав чуть слышно, я бросил монеты на землю.

Выходя из прохода, я споткнулся. Оглядел могилу снаружи. Что-то в ней не внушало мне доверия.

— А кто в ней похоронен и как давно? — спросил я, хотя догадывался, что услышу в ответ. Равиль в душе был обыкновенный пролетарий, и краеведческие познания его были не очень широки.

— Все говорят, что это мазар аулие (святого), мазар Бабы — и всё… больше… не знаю, — ответив, он вопросительно посмотрел на меня.

— Наверное, какой-то религиозный человек, а может быть, шейх? — рассуждал я вслух.

— Наверное, — согласился со мной Равиль.

Затем мы вернулись домой. Равиль ушел на работу. Я поехал в центр, чтобы осмотреть Астраханский кремль. Походил по мощённой камнями площади за белокаменной стеной, полюбовался Успенским собором. Попытался оживить в воображении страницы истории, вспомнил рисунок Олеария, архивные документы, рассказывающие о стрельцах, об астраханском воеводе, но чувство сопричастности ко всему, что окружало, так во мне и не проснулось. Я потрогал камень древней стены, как некогда ногайский скотовод, попробовал его на прочность, и вышел наружу. Прошёлся по ближайшей центральной улице, присматриваясь к домам. Ничего не говорило о том, что некогда это был богатый торговый город: во всем чувствовалась серость и уныние.

Меня поражали лица горожан, в которых преобладали азиатские черты. Очень много было смуглых, с раскосыми глазами степняков, немало встречалось типичных южан явно кавказского происхождения, но речь всюду слышалась русская. Я выпил пива со знаменитой астраханской воблой и к вечеру, усталый, вернулся в дом Равиля.

Хозяин на этот раз пригласил к себе родственников из других районов Астрахани. Я подавил раздражение, вызванное их смешанным татарско-ногайским говором. Но в конце концов тёплое гостеприимство, радушие заполонили мою душу, я ощутил своё родство с этими людьми, родство, утраченное где-то в эпоху средневековья. Я уминал пирамиши , жареного гуся, хозяева провозгласили тост в мою честь, и я вместе со всеми выпил рюмку водки. А самому представлялось это застолье будто за пеленой столетий, будто мы сидим в широкой ногайской терме, едим баурсаки, казы из конины и запиваем кумысом.

В разгар нашего ужина заиграла гармонь: сначала прозвучали наигрыши и татарские куплеты, а затем — русские частушки. Тогда меня сильно поразило сходство татарской и русской музыки. Пойди разберись: кто у кого что перенял?.. Я прямо спросил: знает ли кто из сидящих ногайские песни? Все чистосердечно признались, что об Эдиге, Шора-батыре, Амете никогда не слышали. Я был крайне удивлён этим. Ведь первые записи ногайских песен русские учёные делали именно среди них! Учёный Александр Ходзько записал эпос «Эдиге» в 1830 году и издал его в 1842 году на английском языке в Лондоне.

Уехал я из Астрахани довольный, был благодарен Равилю за оказанное гостеприимство. Но чувство неудовлетворённости от облика юртовцев у меня долго не проходило. Прежде всего потому, что я чувствовал: ногайское они почти утратили и в то же время татарами не стали. Не знаю, как сложится их дальнейшая судьба; на мой взгляд, они готовы ассимилироваться в русскоязычной среде.

Только вот вопрос: будут ли они русскими?

Это злободневный вопрос для всех малочисленных народов России, и его больше невозможно скрывать, вуалировать. Потеря родных языков для всех малочисленных народов неизбежна, но, говоря на русском языке, кем они становятся?!

А может, у нас образуется новое сообщество людей, наподобие американского?

В 1992 году я неожиданно получил от астраханского учёного Виктора Викторина статью под названием «Аулья и мужавираты», которую напечатал в №7 журнала «Половецкая луна» за 1993 год. Многие краеведческие подробности поразили меня в этой статье. Например, из нее я узнал, что Мошаик, пригород, где я был в гостях, прежде имел другое название, его именовали Казы -аулом. В. Викторин переводит это буквально: «Аул судьи».

Перед моими глазами сразу предстали Казы-аулы у нас на Кубани, на Тереке, на Куме, возник образ самого Казыя, чьим именем эти аулы названы. О нём я рассказывал ранее. Напомню, что знаменитый основатель Малой Ногайской Орды Казый после убийства отца Орака дядей Исмаил- бием покинул Большую Ногайскую Орду и поселился на Кубани. Его именем назывались многие места на Северном Кавказе, даже в моём родном Орак-эли одна часть селения до сих пор называется Казы-аулом.

Я никак не мог предполагать, что имя Казыя каким - то образом оказалось увековечено в Астрахани, тем более, что в этих местах