У счастья нет морщин - Анн-Гаэль Юон
Жюльетта испуганно распахнула глаза и убежала по коридору. Полетта продолжала выговаривать девушке, пока та не удалилась настолько, что перестала ее слышать.
Она заметила коробку, которую Жюльетта оставила под столом. Да, месье Жорж, несомненно, умел вызвать любопытство! Кончиком трости Полетта подтянула к себе таинственный предмет. Издав приглушенный стон, она наклонилась, чтобы поднять его, а затем села на кровать, положив шляпную коробку на колени.
Ее пальцы, искривленные возрастом, погладили пыльную крышку. На лицевой стороне частично выцветшими печатными буквами было написано:
«БОН МАРШЕ»
ПАРИЖ
ДОМ АРИСТИДА БУСИКО
Бесчисленные образы и воспоминания нахлынули на Полетту. «Бон Марше»!
Она вспомнила свой первый визит в этот большой универмаг. Ей было, наверное, четыре или пять лет, ее голова не доставала до прилавков. Мать, боясь потерять ее в лабиринте шелка, кружев и тканей, крепко держала ее за руку. Полетта с восторгом открыла для себя эту империю красоты, посвященную современной женщине.
Ее отец редко позволял им туда ходить – место женщины было дома. Это только усиливало тягу Полетты к этому магазину. Самых маленьких детей в нем баловали: привязывали к запястью надувные красные шарики, катали на осликах, а самое главное, там были хромолитографии – цветные картинки, которые дарили «послушным детям». На этих картинках малыши в кружевных или бархатных штанишках срывали розы или распаковывали подарки. Полетта хранила свои очень долго, пока они не затерялись при очередном переезде.
В тот день ее мать пришла купить муфту – Полетта до сих пор могла почувствовать мягкость меха под детскими пальцами. А еще она помнит скандал с арестом женщины, укравшей какую-то мелочь – пару чулок, что ли? Появление огромных магазинов привело к возникновению нового вида клептоманов.
Полетта осторожно приподняла крышку коробки. Внутри в беспорядке лежало несколько десятков написанных от руки писем. Она удовлетворенно приподняла бровь.
Все письма были написаны одним и тем же автором. Это было легко понять по наклонному, немного торопливому почерку, который не менялся от страницы к странице. Чернила слегка выцвели. К некоторым посланиям прилагались зарисовки. Здесь – увитый цветами домик, там – парижский бульвар, чуть дальше – палуба корабля.
Она пошарила рукой по дну коробки, но не обнаружила ни одного конверта, по которому можно было бы определить получателя или отправителя. Женщина надела очки, висевшие на шее, и пробежала глазами несколько писем наугад. Даты в них скакали без всякой видимой логики. С маниакальным упорством она принялась раскладывать письма по порядку. Переписка длилась с пятьдесят третьего по пятьдесят пятый год.
Полетта, которая, по ее мнению, и так потратила слишком много лет жизни, соблюдая правила приличия, сунула несколько листов в карман. Учитывая толстый слой пыли на коробке, можно было с уверенностью сказать, что месье Жорж открывает ее не каждый день. Носком тапочки Полетта задвинула коробку под стол. Затем она закрыла дверь в комнату старика и быстро направилась к себе.
Спустя несколько мгновений Жюльетта с колотящимся сердцем и грелкой в руках неслась по коридору, едва не сбив с ног Марселину. Удивленная толстушка потуже затянула кимоно на пышной груди.
– Ой! Жюльетта! Месье Жорж у себя? – спросила она в замешательстве.
– Нет, еще не вернулся! – ответила Жюльетта и направилась в логово дракона в шелковом халате.
– Жюльетта! – раздался голос этого самого дракона с другого конца коридора.
Жюльетта извинилась и задернула шторы, в горле у нее стоял ком. Она дрожала. Что, если мадам Полетта донесет на нее месье Ивону? Тогда она лишится работы официантки и окажется на улице!
Робкой от природы Жюльетте мир казался полным смутных угроз. Она бросила школу еще до получения аттестата, и все, что ей запомнилось из той поры, – это издевательства и унижения со стороны ровесников. Донашивавшая одежду Мамино, не умевшая поддержать разговор о модных певцах и фильмах, она казалась инопланетянкой среди молодых людей своего поколения. У нее словно висела на шее табличка, обозначавшая ее как идеальную мишень для насмешек. Поэтому она предпочитала общество пожилых людей и привычную работу в ресторане. Жюльетта немного забывала о себе, заботясь о других, и это ее вполне устраивало. Где же еще она найдет такое место?
Полетта удобно устроилась в кровати, подложив грелку под поясницу. Жюльетта подоткнула одеяло, выключила маленький настольный ночник под абажуром с бахромой и пожелала постоялице спокойной ночи. В дверях она задержалась.
– Мадам Полетта, по поводу того, что произошло недавно, я…
– Хватит. Убирайтесь отсюда!
– Но у меня и в мыслях не было…
– Прочь, я сказала! Исчезните!
Жюльетта подчинилась.
Полетта подождала, пока шаги девушки стихнут в конце коридора, и только потом потянулась к лампе своими тонкими пальцами. Она с трудом приподнялась на подушке и открыла ящик прикроватной тумбочки. С улыбкой на губах, дрожа от волнения, она развернула первое письмо.
16
Море, 20 февраля 1953 года
Дорогая Глория,
это мой второй день в море, и я наконец решился написать тебе. Не знаю, когда ты получишь это письмо. Не знаю, что и думать.
Не хочу вспоминать последнюю ночь, проведенную в Нью-Йорке. Могу сказать только одно: эта ночь казалась бесконечной и все же слишком короткой – больше всего на свете я боялся, что солнце взойдет, а от тебя не будет ни слова.
Я подумывал о том, чтобы остаться, – к черту отца и его нравоучения! – но ты же знаешь: сердце сына всегда уступит матери. Я представил себе, как она, одинокая и больная, ждет меня в нашей квартире в Париже. Я надеялся, что ты приедешь прямо в порт перед отплытием.
У меня при себе был твой билет.
Я ждал тебя, Глория.
Я ждал тебя и сам чуть не опоздал на корабль. Если бы матрос, который отдавал швартовы, не крикнул мне подниматься, я все еще стоял бы там, на пристани, и надеялся, что ты придешь.
Что случилось, любовь моя?
В глубине души я знаю, что мы будем вместе. Если где-то нет меня, то и тебе там делать нечего. Разве это не твои слова?..
Я снова в своей каюте и продолжаю писать это письмо. На палубе у меня мерзнут пальцы. Этот корабль холодный и неуютный. Повсюду алюминий, ни капли дерева, чтобы согреть мое сердце. Дерево всегда будет напоминать мне сцену. Твои изящные туфли и длинные ноги, выписывающие пируэты. Что ж! Вот уже и сердцу теплее!
Но здесь нет ничего сделанного из дерева. Капитан не допустил бы этого из страха, что его «Биг-Ю» сгорит. Я слышал, что вчера в доказательство своей правоты он бросил горящую спичку на одеяло, демонстрируя журналистам, что его трансатлантический пароход – самый безопасный в мире. Что ж, если бы мое сердце могло излиться наружу, наш корабль поглотило бы пламя, как когда-то «Титаник» поглотили льды.
Мне больно, Глория. Очень больно. Физически. Рукам, которые так крепко обнимали тебя, ногам, которые несли меня рядом с тобой по Манхэттену, ладоням, которые ласкали тебя на заднем сиденье такси. Больно губам, которые так часто смеялись вместе с тобой. Глазам, которые уже начинают бояться забыть твое лицо. Все здесь напоминает мне о тебе. Даже эти две большие красные трубы с бело-синей окантовкой. Я так и вижу тебя в том спектакле, где на тебе был матросский костюм…
Ты так прекрасна, Глория!
Как только приеду, я пришлю тебе новый билет. И ты будешь со мной. Я знаю, что будешь. Сейчас я тебя покидаю, скоро подадут обед. Напиши мне в Париж как можно скорее и успокой меня.
Целую тебя, как и люблю, – безумно.
Следующий абзац был зачеркнут. Полетта наклонилась, пытаясь разобрать слова, которые хотел скрыть автор. Ведь в чужих письмах нас больше
