Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

Канделария не знала, почему Тобиас не захотел уйти вместе с отцом. И не знала, почему он и отец в последнее время так друг от друга отдалились. Она догадывалась, что на то есть причины, причем, похоже, настолько веские, что вся семья старалась их скрыть. Бывают такие вещи: тяжелые, непонятные, трудноперевариваемые. И именно о таких вещах в семьях решают молчать.

— Тебе не кажется, что в этом доме стало слишком тихо с тех пор, как папа ушел? — спросила она как-то раз у брата.

— Тихо было всегда, — сказал Тобиас.

— Раньше мы не слышали тишину, — сказала Канделария.

— Просто раньше она так не кричала.

Поначалу никому в семье, казалось, не было дела до того, что он занялся выращиванием галлюциногенных грибов, — у Тобиаса лучше получалось затевать новые проекты, чем доводить их до конца. Так бывает со слишком умными людьми: им очень быстро становится скучно, поэтому они редко заканчивают то, что начали. Канделария пришла к такому выводу после того, как брат самостоятельно выучил четыре языка. Правда, она не могла проверить, насколько хорошо он ими овладел, потому что сама знала только испанский. Но это оказалось неважно, потому что скоро Тобиас увлекся Индией и та поглотила все его внимание. Канделария не знала, хинди ли привел его к грибам, или грибы к хинди, но брат вдруг проникся не только языком этой страны, но и медитацией, пением мантр и вегетарианством.

До Индии он был помешан на Эдгаре Аллане По, но этот период закончился быстрее, чем ожидалось: по его собственным словам, Тобиас уже выучил наизусть все произведения. Впрочем, это Канделария тоже не могла проверить, потому что не представляла, насколько обширно творчество По. А до По у него был этап натуралиста-любителя, когда он открыл три вида орхидей и два вида ядовитых лягушек, — по его словам, всех их назвали в его честь и написали об этом в журнале «Сайенс джорнал», и если бы ему не наскучили изыскания, он непременно открыл бы еще много других видов, ведь если что и рождалось в изобилии в этих горах, так это орхидеи и лягушки. Канделария тогда единственный раз пожалела, что ее исключили из школы: ее познаний в английском не хватило бы, чтобы прочитать эти предполагаемые статьи. Но это мало ее заботило, потому что она была еще в том возрасте, когда старшие братья — кумиры и все, что они делают и говорят, принимается без малейших сомнений.

Но больше всего из навязчивых идей Тобиаса Канделарии запомнилась одна из первых, когда он узнал, что дон Перпетуо принадлежит к вымирающему виду на грани полного исчезновения. Тобиас объяснил, что нужно найти ему пару, чтобы предотвратить окончательное вымирание двояких ара (так он предпочитал именовать этот вид), иначе, сказал он, скоро таких попугаев можно будет увидеть только на фотографиях. «Представляешь, Кандела, это, возможно, последний представитель своего вида, а мы тут сидим и смотрим, как он стареет, не оставляя потомства», — часто говорил он ей, и при этом лицо его приобретало такое обеспокоенное выражение, какого она раньше у него не видела.

Канделария тогда даже не понимала, что значит «вымирающий вид», но скоро усвоила, как важно ей тоже делать озабоченное лицо всякий раз, как брат заговаривает на эту тему. Лучше всего тогда было то, что он стал брать ее с собой в экспедиции на гору: попугай сидел у него на одной руке, Канделария вцеплялась в другую. Прежде они никогда не уходили так далеко от дома и не побеждали такую суровую природу. В своих поисках им приходилось перебираться через незнакомые ручьи и залезать на незнакомые деревья. Они пытались подражать крикам попугая в надежде, что им ответит кто-то помимо эха. Ходили там, где не было тропинок, встречали оцелотов, плотоядные растения, болота, которые могли засосать их с головой, и лотосы такой величины, что можно на них стоять и не тонуть. Во всяком случае, так говорил ей Тобиас, держа ее за руку, чтобы она не боялась. Рядом с ним ей никогда не было страшно, потому что старшие братья способны одолеть любую опасность — иначе не решались бы рождаться первыми. Они так и не нашли даже следа других двояких ара, но у Тобиаса не было повода сказать, что он возвращался из экспедиций с пустыми руками, потому что в большинстве случаев он нес Канделарию, умирающую от усталости.

А иногда возвращался с полным рюкзаком грибов.

На той же самой горе ему попался какой-то необычный вид грибов, которые Тобиас посчитал галюциногенными и решил выращивать дома — улучшать и окультуривать их. Его страсть к грибам вначале вроде бы никого не тревожила, но потом, когда она вышла из-под контроля, больше всех удивилась Канделария, потому что брат показал себя таким, какой он есть, а не таким, каким его воспринимала она. Она много раз видела, как брат что-то затевает и потом бросает, но грибами он увлекся настолько, что в день, когда под дребезжание капель дождя ушел отец, Тобиас не захотел пойти с ним, а уселся под лавр и погрузился в самый долгий транс, какой испытывал. Он продолжался с тех пор, как ушел отец, и до того дня, когда у жаб выпучились глаза, хотя открылись они только после того, как луна стала снова полной.

Так было не всегда. Иногда Тобиас оставлял грибы в покое, и тогда к нему возвращалась ясность ума. Канделария снова начинала для него существовать, когда ее не заслоняли грибы. Его глаза смотрели на нее. Его губы произносили ее имя. Он называл ее Канделой, утверждая, что в таком сокращенном имени больше мощи, больше напора. «Только искры не хватает, чтобы ты воспламенилась», — однажды сказал он ей. Но она не поняла. Некоторые вещи она поймет, только оглянувшись на них в будущем.

Поскольку невозможно было предсказать, сколько продлится период ясности, Канделария всюду ходила за братом, как собачка, боясь выпустить его из вида. Ей нужна была помощь Тобиаса, чтобы вернуть себе дом. Она хотела и дальше слушать звуки. Воображать, что это песни. Она уже немного устала ждать отца и сама бы отправилась на его поиски, только не знала, куда, как да и когда найти на это время. В тот вечер они сидели у бассейна, уже превратившегося в пруд с мутной водой. Они собирались обсудить ремонт дома и решить, откуда взять деньги, но в итоге заговорили об отце. Внизу, на болоте, пели лягушки.

— Ты ушел бы с ним, если бы он тебя позвал? — спросила