Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
— А как его совесть? — спросил я.
— Совесть? Несколько успокоилась, — сказал мистер Томсон. — Он проявляет большой интерес к миссионерским организациям, которые работают за границей, и жертвует на их содержание большие деньги. Мне сообщили, что он дал средства на строительство нескольких новых церквей. А вот еще: его только что приняли в свои ряды либералы, и они выставят его кандидатуру на будущих выборах. Не далее как вчера я получил от него письмо. То, что с ним происходит, он называет своей политической карьерой. В письме он просит никогда ни единым словечком не напоминать о его прошлом. «Если осторожность была необходима и раньше, — пишет он, — то теперь она куда более необходима, потому что какое доверие может испытывать партия прогресса к человеку, если ей станет известно, что некогда он был богом?»
VI
НЕУМОЛИМО ПРОТИВОСТОЯЩИЙ
История майора Оливера Пью
Когда же понял он, что перед ним —
Неумолимо противостоящий
Его жестокой, бессердечной цели…
Шекспир. «Король Лир». Акт II, сцена 1
Накануне вечером Бурминстер был на обеде в Гилдхолле[84], где присутствовали многие незнакомые — ему незнакомые — знаменитости. Впервые он видел живых, во плоти, людей, о которых давно знал и заранее судил согласно репутации каждого из них, и в каждом случае, как он заявил, его представление о них жестоко разрушалось. Знаменитый поэт, говорил он, был похож на букмекера, принимавшего начальные ставки, а финансист с мировым именем был, по его мнению, похож на учителя музыки из его подготовительной школы. Из всего этого Бурминстер сделал глубокий вывод: вещи никогда не бывают такими, какими кажутся.
— Это лишь потому, что у вас слабое воображение, — сказал Сэнди Арбетнот. — Если бы вы в самом деле поняли поэзию Тимсона, вы бы поняли, что она сочеталась с коротко остриженными рыжими волосами и толстым телом автора, и вам нужно бы знать, что у Макинтайра (он был финансистом) был музыкально-метафизический тип мышления. Вот почему он так озадачивает и напрягает Сити. Если вы достаточно ясно представляете себе дело, которым занимается человек, вы очень точно можете угадать, как этот человек будет выглядеть. Я не имею в виду цвет его глаз и волос, я имею в виду общее впечатление.
У Сэнди был милый обычай — подбросить за столом случайный парадокс с тем, чтобы вызвать собеседников на спор. На этот раз он расшевелил Пью, который пришел в военное министерство из Индийского штабного корпуса. Пью был весьма авторитетной фигурой на секретной службе, занимавшейся Востоком, но соответствующим образом не выглядел никак, потому что со стороны походил на младшего офицера кавалерии, играющего в водное поло. Кожа туго обтягивала его скулы, словно костяшки сжатого кулака, и была такой темной, что казалась бронзой для чеканки. У него были черные волосы, черные глаза-бусинки и крючковатый нос, который у кельтов часто сочетается с этим цветом кожи. Сам он был очень хорошим опровержением теории Сэнди.
— Я не согласен, — заявил Пью. — По крайней мере, в качестве общего принципа я этого не принимаю. Та часть человечества, которую я изучал под микроскопом в течение двух мучительных лет, перевернула все мои представления, когда мне пришлось иметь с ней дело.
После этого он рассказал нам эту историю.
* * *
Когда меня перевели в Англию в ноябре 1917 года и поставили руководить ведомством, которое я бы назвал «отдел „тс!“» — служба располагалась на трех этажах дома, построенного на глухой улице еще в восемнадцатом веке, — я многое узнал о своем деле. Узнал вовремя. В мое распоряжение предоставили прекрасный народ — людей, никто из которых в прошлом не был рядовым солдатом. Все они были образованными людьми — другие на этой работе служить не должны — и выходцами из разных слоев общества. Лучшим из них был лэрд[85] с Шетландских островов[86], другим был королевский адвокат суда Адмиралтейства, и, кроме того, под моим началом были химик-металлург, чемпион по гольфу, автор газетных передовиц, популярный драматург, несколько служащих суда и священник из Ист-Энда. Никто из них не думал ни о чем, кроме работы, и в качестве своего начальника они приняли меня беспрекословно, так, словно я был с ними с самого начала войны, с 1914 года.
О войне в обычном смысле этого слова они особо не задумывались. То же самое вы бы обнаружили во многих других тыловых службах, и это, возьму на себя смелость сказать, было хорошо — это успокаивало нервы и сосредоточивало умственные силы. Мы, в конце концов, должны были только расшифровывать немецкие сообщения и никакого отношения к их использованию не имели. Да, это было весьма любопытное гнездышко, и когда наступило перемирие, мои люди были ошеломлены: до них не дошло, что их работа была связана с войной.
Больше всего мне был интересен мой заместитель Филип Ченнелль. Ему было сорок три года, росту в нем было около пяти футов и четырех дюймов[87], весом, по-моему, менее девяти стоунов[88] и почти слепой, как сова. Надев двойные очки, он достаточно разборчиво писал на бумаге, но с трудом узнал бы вас с расстояния трех ярдов[89]. Конечно, его не взяли — он мало подходил по всем физическим показателям и к тому же был значительно старше предельного возраста призыва на военную службу, — но он не согласился с отказом и вскоре начал беспокоиться о том, где бы он мог принести государству наибольшую пользу. К счастью, желанную работу он нашел и весьма преуспел на ней: я в жизни не встречал человека, у которого был бы такой же врожденный талант к криптографий, как у него.
Не знаю, задумывался ли кто-нибудь из вас об этом умопомрачительном искусстве. Однако вам, конечно, известно, что тайнопись подразделяется на две части — коды и шифры, и что коды — это комбинации слов и шифров чисел. Помню, говорили, что невозможно открыть сколько-нибудь практически полезный код или шифр, и в каком-то смысле это верно, особенно для кодов. Понятно, что система связи, которую используют постоянно, не должна быть слишком сложной, и рабочий код, если у вас найдется достаточно времени, чтобы помозговать над ним, как правило, может быть прочитан. Вот почему пользователи время от времени меняют код. В большинстве кодов есть правила перестановок и




